Дональд ХОНИГ

ПУСТАЯ КОМНАТА

© «Дон», № 7, 1991.

 

Предлагаемая вниманию читателей «Дона» новелла Д. Хонига взята из «Антисоциального дневника» — самого первого сборника хичкоковской серии, вышедшего в США в 1965 году.

От переводчика

Калитка жалобно заскулила за ним. Звук заставил его помедлить секунду и взглянуть на дом. Неосвещенное здание мрачно возвышалось на фоне ночного неба. «Интересно, спит она сейчас? — подумал он.— Или скрип калитки разбудил ее?» Хотя, в сущности, ему это было безразлично. Дело зашло так далеко, что теперь ему было на все плевать. Конечно, ее сцены не могли не действовать ему на нервы — сцены, которые повторялись изо дня в день, во время которых она обрушивала на его голову целые тирады, полные упреков и обвинений. А он уже и не трудился с ней спорить.

Он направился по дорожке к дому, поднялся по ступенькам и нащупал ключ. Вошел и прикрыл за собой дверь. И сразу же уловил враждебную, неприязненную волну, исходившую от этой женщины, нагнетаемую ее неослабным, праведным негодованием.

Он сунул ключ обратно в карман и уже собирался отправиться наверх, когда в темноте зазвучал ее голос — спокойный и сдержанный. Она произнесла его имя так, будто только что узнала его — после долгих, молчаливых часов раздумий:

— Карл.

Он застыл у нижней ступеньки, уже опустив на перила руку. Он отлично знал, где она стоит, — рядом со старинными дедовскими часами, в углу, у самой двери. Она всегда дожидалась его именно в этом месте.

— Мне бы пора привыкнуть, — сказал он, — а я всякий раз вздрагиваю. Какого дьявола ты вечно там прячешься? Разве нельзя хотя бы свет оставлять?

— С какой стати? — горько произнесла она из темноты, и он, даже не видя ее, живо представил это лицо: напряженное, с плотно сжатыми губами и маленькими глазками, в которых тлели злобные огоньки.— Ты собираешься что-то делать при свете? Или ты меня об этом когда-нибудь предупреждал заранее?

— Тебе прекрасно известно, где я был, — ответил он глухим, полным терпения голосом.

Теперь он ее действительно видел: она стояла рядом с часами, рядом с бесстрастно качавшимся маятником.

— Ничего подобного. Давай, расскажи. Я хочу, чтобы ты говорил мне о том, куда ходишь,— всегда, всякий раз, пока это наконец не дойдет до твоего сознания.

— Прошу тебя, Лаура. Не заводись.

— Почему это «не заводись»? Я буду заводиться до тех пор, пока ты не оставишь свои выходки.

— Или не уйду от тебя.

— А вот этого ты не сделаешь никогда.

Сейчас она добавит: «Потому что кем же ты тогда будешь? И куда отправишься? У тебя ни денег, ни работы. Содержу тебя я, ты живешь на мои денежки, ради этого ты и женился, да еще благодаря тому, что я когда-то поверила в тебя, полюбила...»

— Заткнись! — заорал он, не дожидаясь этих ее слов.

— Нет, Карл.

— Будь оно проклято, Лаура, да неужели ты не в состоянии принять вещи такими, какие они есть?

— Тебя я уже приняла, Карл, но твои подвиги не приму никогда. И никто, ни одна женщина на это не способна.

— Стоит ли ручаться за всех женщин?

— Ты пытаешься найти себе оправдание, Карл?

— Я в оправдании не нуждаюсь. Ни перед тобой, ни перед кем другим,— ответил он.

Он почувствовал, как им овладевает опасное спокойствие — эти первые ростки надвигавшейся бури. Все его тело наливалось холодом. Мороз поднимался откуда-то снизу, сочился из напряженной, враждебной тьмы, словно вырвавшись на волю из некоего черного плена. Он был зачарован этим ощущением, его наполняла неведомая доселе мощная энергия.

Что она о себе возомнила? Думает, что он продался за ее паршивые деньги вместе с потрохами?

И он двинулся к ней, опьяненный этим необычным, странным спокойствием, этой угрюмой, холодной яростью, которая уже вовсю кипела в его жилах.

Она была явно встревожена. Встревожена тем, как он шел к ней в темноте — слишком тихо и как-то целенаправленно.

— Карл! — сказала она необычно упавшим голосом, но с интонацией — четкой и резкой от ужаса. — Не надо...

Они боролись в полной тьме, у самых часов, стукаясь телами об их корпус. Маятник продолжал свое мерное, глубокомысленное движение взад-вперед. Они качнулись в сторону от часов в напряженном, отчаянном безмолвии, и горло ее захрипело. Он снова обхватил ее руками и сделал вращательное движение. Она упала на колени, но его пальцы остались у нее на шее, погружаясь в хрящи. Она поглядела на него снизу вверх, беззвучно несколько раз разевая рот. Их лица сейчас находились в нескольких дюймах друг от друга. Его глаза были холодны и сосредоточенны, ее — словно озарены ужасом смерти.

И тут он ее отпустил. Ее тело тяжело и беспомощно свалилось набок. Теперь она лежала под самым маятником, ни на секунду не прервавшим свое бесконечное, бесстрастное качание. Из самого нутра старинных часов слышалось тихое тиканье, словно чей-то язычок щелкал с укоризной.