Пустой Амулет

Проснувшись сегодня утром, я вспомнил дурацкую песенку, которую слышал в детстве, когда ее пела мне женщина по имени Этель Робб. (Не знаю, кем она была, но припоминаю, что, кажется, работала школьной учительницей.) Слова показались мне такими странными, что я выучил их наизусть.

Симнею порой, кокта с толин

Пыстрый фетер кросно ф окна туль,Шеншчина токта ис фотефилъФелосипет катиль по фестипюль.

(Мелодия — вариант «Ach, du lieber Augustin» [6].) Вы наверняка не слышали этой песни. Интересно, слышал ли ее хоть кто-нибудь, кроме знакомых мисс Робб?

Начало двадцатых было эпохой песенок с абсурдными словами: взять, например, «Ей-же-ей», «Ого-пого», «О, Лина, царица Палестины», «Да, у нас нет бананов», «Барни Гугль» и бог знает что еще. Была также песенка Фанни Брайс под названием «Подержанная роза», из-за которой у меня вышел казус с матерью хозяйки дома, когда я спел ее здесь на вечеринке в шестидесятых. Она не обратила внимания на фразу: «Даже по дешевке пианино прикупил мой папа для гостиной». Но когда я спел: «Даже Эби Коэн, мой кумир, мне признался, что женат он был», леди вскочила и подбежала к дивану, где я сидел. Обхватив и сжав мне лицо пальцами, она закричала:

— Даже вы, Пол Боулз, даже вы?

Это было так неожиданно и драматично, что мне показалось, будто я совершил серьезный промах. К счастью, другие гости знали эту песню и смогли убедить ее, что я сымпровизировал не специально для этого случая, хотя она, похоже, так до конца и не успокоилась.

Мне кажется, наша с Вами важнейшая общая черта (хотя Вы вправе утверждать, что ничего общего между нами нет) — убежденность в том, что человеческий мир вступил в заключительную фазу распада и разрушения и что это приведет к мучительному хаосу, когда любые попытки управления или сохранения порядка окажутся совершенно неэффективными. Я всегда замечал, что Вы клеймите упадок цивилизации еще яростнее, нежели я. Так было, разумеется, когда худшим нашим кошмаром казалось уничтожение в результате ядерной войны. Но теперь мы можем представить себе условия, при которых скоропостижная смерть от огня, возможно, стала бы желанным освобождением из ада нашей жизни, и мы жаждали бы вселенской эвтаназии. Вправе ли мы надеяться

на ядерную катастрофу — в этическом смысле — или же обязаны неуклонно желать продления человеческого рода, каких бы страданий это ни стоило? Я употребил слово «этический», поскольку мне кажется, что неэтичные желания неизбежно ведут к ложным заключениям.

Наверное, за всем этим стоит мое подспудное стремление узнать, не изменила ли полная нетрудоспособность хоть в какой-то мере Вашу точку зрения? Возможно, Вы стали раздраженнее, покорнее или же полностью равнодушны? (Впрочем, Вы не были таким ни при каких обстоятельствах, и я сомневаюсь в вероятности столь крутого изменения характера.) Я предчувствую, что, возможно, Вы считаете все это сугубо частым делом и мои назойливые расспросы, в конце концов, Вас разозлят.

IV

Я вижу, что на самом деле Вы не помните тех выходных, о которых упоминали ранее. Нет ничего постыдного в том, что Вы не можете всего вспомнить, но вдвойне досадно, что Вы лишились не только внешней, но и внутренней подвижности — я имею в виду свободу передвигаться в прошлом и исследовать закутки памяти. Знаю: прошло сорок лет, Вы говорите, что забыли, и мы все втроем так напились, что никто не мог вспомнить подробности той нелепой поездки. Но мы с Вами пока не были пьяны, когда прибыли в деревню (и пришлось сойти с поезда, поскольку железную дорогу дальше не проложили). Было еще светло, мы перешли реку по недостроенному мосту и добрались до так называемого отеля. Наверняка Вы помните, что из выпивки был один мескаль, Вы твердили, что он воняет политурой, и я припоминаю, что это действительно было так. Вы с тех пор когда-нибудь пили его? Ну и ночка! Бартоломе сидел, все больше напиваясь, и хохотал до упаду. В определенный момент (поройтесь хорошенько в памяти — Вы должныэто помнить) противомоскитная сетка над моей кроватью рухнула мне на голову, я запутался в складках и расчихался от пыли, а Бартоломе, сидя в кресле, показал на меня, когда я барахтался, и воскликнул:

—  Pareces al Ni~no Dios! [7]