Пустота внутри. Что значит быть нарциссом?

Повторное возникновение Эдипова комплекса происходит в пубертате, и его развитие продолжается довольно ограниченный временной период (хотя подлинная зрелость достигается намного позже (по мнению Фрейда, в возрасте двадцати пяти лет); таким образом, мы могли бы говорить также о втором латентном периоде). Действительно, Фрейд уверенно констатирует, что это может создавать определенные проблемы: «Когда Я способно провоцировать только лишь подавление комплекса, этот последний скрывается в Оно в бессознательном состоянии; а затем проявляет свое патогенное действие» («Угасание Эдипова комплекса»). Итак, существует повторное возникновение Эдипова комплекса, которое можно сравнить с инерционностью в технике, то есть Эдип реально так и не начался, но, тем не менее, мы остаемся к нему привязаны и не можем ни разрешить проблему, ни отказаться от нее. «Патогенное действие» присуще не комплексу, а внутреннему конфликту, связанному с его началом. Конфликт носит не эдипов, а антиэдипов характер: как мы в дальнейшем увидим, это конфликт между Эдиповым комплексом и нарциссизмом. Подобное особое положение можно было бы назвать «псевдоЭдиповым комплексом» или «Эдиповым комплексом наоборот»,

У меня был пациент, молодой ученый, который помимо всех прочих расстройств страдал неврозом судьбы. Обладая многочисленными талантами, имея хорошую специальность, несколько дипломов, он пользовался большим авторитетом и стоял на пороге блистательной карьеры. Однако ему никак не удавалось переступить через этот порог. Это был «хороший пациент»: серьезно относился к лечению, не пропускал сеансы и к тому же имел значительную положительную динамику, которую я отношу за счет нарциссической составляющей психоаналитической ситуации. Тем не менее, его основное расстройство оставалось в прежнем виде. Мне казалось, что уже пришло для него время освободиться от нарциссического кокона и приступить к анализу конфликтов. (Как удалось узнать в личной жизни у него случались агрессивные неистовые приступы возбуждения которые он позволял себе исключительно в кругу своих близких. Впрочем, речь шла не об отреагировании, а о ненаправленной взрывной реакции, на самом деле, – о поверхностной в своем выражении агрессивности, глубинной по происхождению и внушающей ему ужас.) Однажды он рассказал мне, что выстави; свою кандидатуру на очень важную и интересную должность и недавно получи; ответ в виде приглашения прийти на высокую комиссию, от которой зависело принятие решения. Это должна была быть последняя, вне всякого сомнения, чисто формальная встреча. Однако он не пришел, что повлекло за собой соответствующие последствия. Я хочу добавить, что это был не мазохизм (как казалось психоаналитикам, у которых он лечился раньше, ведь он проходил уже третий курс лечения) и что, тем более, речь не шла о фобической ингибиции типа это сильнее меня, я не в состоянии туда идти». Меня (как, впрочем, и его самого, хотя он мне об этом никогда не говорил) поразил тот факт, что в конце своего повествования он добавил: «Я был очень доволен, ведь я сыграл с ними хорошенькую шутку» (!) К большому счастью для процесса лечения, за этими странными словами последовал рассказ о сновидении, которое носило ярко выраженный характер переноса и которое я сумел интерпретировать. Я сказал, что он саботировал свой анализ только для того, чтобы помешать мне его проводить. Таким образом, пациент бросил вызов Фрейду и психоанализу, поскольку он хотел доказать его бесполезность, к тому же ему просто необходимо было устроить подобную демонстрацию, равно как и доказать сомнительной профессиональной комиссии, что он отвергает всю возглавляемую ею систему. Я также сказал ему, что за всем этим скрывается фантазм немедленного и спонтанного головокружительного успеха, который, как он надеялся, придет к нему в один прекрасный день без каких-либо усилий, причем не благодаря официальным институтам и всей системе, которую они олицетворяют, а вопреки этой системе. Что касается странных слов, которые он произнес в конце своего повествования, то они отражали предвосхищение его фантазма, словно этот фантазм уже был реализован. Моя интерпретация, казалось, взволновала его. И сразу же я смог констатировать значимые изменения в его поведении. Пациент обладал одной особенностью, на которую жаловались все предыдущие психоаналитики: он говорил очень тихо, немного присвистывал и едва выговаривал слова, словно страдал слабостью голосовых мышц. Он говорил так, словно не сомневался, что его бесконечное бормотание найдет отклик, словно знал, что будет понят в любом случае. Однако после того самого сеанса, о котором я только что рассказал, его речь стала гораздо более четкой, понятной и ясной. Он внезапно заговорил так, словно обращался к своему собеседнику.