Пустоцвет

Бывает так, что живешь себе, всё налажено, привычно, понятно, какие-то планы на выходные, и в один миг жизнь делает кульбит, переворачивается так, как и не помышлял. И вот тот, кто боялся высоты, лезет в гору и радуется открывающимся видам, а тот, кто не умеет плавать, решается на сплав по горной реке, через пороги.

У Георгия так и случилось.

С того самого момента, когда он перешагнул порог кабинета и увидел на мониторе чудо, его жизнь изменилась. Вернее, нет, изменился он сам.

Неясная картинка, в которую он всматривался, вдруг оказалась ребенком. Он увидел ручки малыша, которыми тот пытался закрыться от ультразвука, увидел, как открывается ротик, как шевелятся пальчики. А потом малыш дернул ножкой и повернулся боком.

Никогда до этого момента Георгий не испытывал таких эмоций. В это невозможно поверить — вот, на расстоянии вытянутой руки — человечек. Такой крохотный, такой беззащитный, такой… родной?

Захотелось сгрести Машу, прижать к себе и защитить от всего, зацеловать, оберечь, засыпать цветами. И прислониться щекой к животу женщины, поговорить с малышкой.

В горле стоял комок, от эмоций перехватило голос.

Вот как так? Как женщины умеют это делать? Из ничего, ладно, пусть не из ничего, а из двух настолько микроскопических клеток, что без микроскопа и не разглядишь, Маша умудрилась вырастить настоящего человечка. Пусть еще не до конца, малышке еще пять месяцев развиваться, но вот же — на экране видно, что эта кроха — человек. Ручки, ножки, пальчики… Черт, он не ожидал от себя, что настолько расчувствуется.

Чудо, как по-другому назвать то, что он увидел?

Несколько дней он только об этом и думал, временами застывая на месте посреди разговора. Служащие косились на начальство, но тактично ожидали, когда Георгий сам очнется, вернется в мир бизнеса, и они продолжат беседу или разбор полетов.

Корнев смотрел на людей и думал, что все они, каждый из них когда-то был такой же крошкой, как его девочка. Его девочка… Да! Только не девочка, а девочки!

Глупо, конечно, ведь эта кроха не ему обязана своим зачатием, но почему-то для него это не имеет никакого значения. Будто бы малышка задела своими ручками что-то в его душе и он сразу и безоговорочно принял её, как свою и… полюбил? Неужели, можно полюбить изображение на экране, ведь у Маши даже животика еще нет? Изображение полюбить нельзя, а малыша — реального, трогательного, необыкновенного — можно.

Наверное, он сошел с ума, но дальше так продолжаться не может!

Мужчина метался, не зная, как поступить, что сказать. Маша нужна ему! Как он дальше без ее глаз, голоса, волнующего аромата сирени и жасмина, тонким шлейфом тянущегося за Марией? А ребенок? Он хотел взять его на руки, осторожно-осторожно, но крепко и надежно, как самую большую драгоценность… и унести к себе. И маму, и дочку.

Никогда раньше его так не тянуло к детям, более того, никогда раньше он не сходил с ума от нежности к еще нерожденному малышу. Малышке… Он к реальным-то детям всегда относился спокойно. Да, забавные, милые, временами, надоедливые и крикливые создания, но, чтобы крышу рвало от желания защитить, забрать себе, оградить от всех опасностей — никогда.

Георгий знал, что Маша переехала в квартиру его родителей, и всё откладывал визит, ограничиваясь общением по телефону.

Стыдно признаться, но он боялся. Боялся остаться наедине, боялся, что скажет не то и не так, отпугнет, оттолкнет. И Маша замкнется, не захочет его больше видеть. А как он без своих девочек?

Все сыпалось из рук, он допускал глупые ошибки, отвечал невпопад и продолжал зависать посреди беседы.

В один день в городскую квартиру Егора, куда он, практически, перебрался жить, чтобы быть ближе к Маше — вдруг, ей понадобится его помощь, а из загородного дома добираться дольше, можно потерять драгоценное время! — ранним утром ворвался Юрка.

— Брат, так дальше продолжаться не может, — выпалил он с порога, принюхиваясь к горелым запахам, тянувшимся из сковородки в руке брата. — Что ты спалил?

— Яичницу, — невозмутимо ответил Гоша. — Что у нас еще случилось?

— Ты у нас случился. А у тебя — любовь, мать его, всей жизни. И вместо того, чтобы дубинкой по темечку и в пещеру, ты ходишь вокруг помесью саблезубого тигра и глупого пингвина.

— Почему это, пингвин — глупый? — удивился Георгий, попустив первую часть тирады.

— Классика, брат! Чему тебя только Надежна Львовна учила? Вернее, что ты запомнил из её уроков? «Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утёсах». Вспомнил?

— Я что — жирный? — брат принялся оглядывать себя.

— Нет, твои брачные танцы я больше не вынесу, — простонал Юрий, подошел к Гоше, отнял у него сковородку с пригоревшим содержимым, не глядя, сунул её в мойку, развернул Георгия к окну и встряхнул. — Соберись уже! Любишь?

— Э…

— Спрашиваю — любишь?

— Да.