Пустые времена (сборник)

– Не нужно быть художником, чтобы понять другого человека, – возразила Алика. – Нужно чувствовать его, стараться быть ближе.

– А почему они все такие грустные, никто не улыбается? – спросил Вадим.

Она задумалась, и легкая тень пробежала по ее лицу.

– Знаешь, мне иногда кажется, что люди, которые умеют красиво улыбаться – фальшивые. Словно скрывают что-то за броней улыбки. Хотя я знала одного человека, у него была по-настоящему искренняя улыбка.

И она рассказала ему о Художнике. Он научил ее всему: рисовать, жить… и жить сердцем. Он писал лишь рассветы, но не показывал картины людям, решив про себя, что полотнам не хватало солнца. Семь лет назад Художник ушел в горы и пропал без вести. Он, как Икар, пытался взлететь, зачерпнуть немного солнца на кончик кисти и написать свой лучший рассвет солнечным золотом. С гор обрушилась лавина, через неделю его поиски были остановлены. Ее жизнь замерла на целых семь лет.

Вадим спросил, есть ли его портрет на выставке.

– Никак не могу вспомнить его лицо, – поделилась Алика. – Вернее вижу, но как в тумане. В целом вижу, а черты – расплываются. Как вода сквозь пальцы, как ни сжимай, все равно утечет. Таково свойство человеческой памяти – мелеть и измельчаться со временем.

Вадим представил ее опустевшую квартиру: халат Художника по-прежнему висит в ванной, и все пропитано запахом «Примы» и одиночества (она курит те же сигареты, что и он, чтобы быть ближе), его недочитанную пыльную книгу на столе с вечной закладкой где-то посередине. Там на каждой стене медленно встает солнце. А Художник смотрит на нее из-за облаков, день за днем превращая в небожительницу. Внезапно вспомнилась одна из передач о живой природе, которыми обычно забит телеэкран по воскресеньям. Речь тогда шла о глубоководных удильщиках – рыбках, которые водятся в северной части Тихого океана. Поскольку встретить другого удильщика в необитаемых глубинах очень сложно, то самец срастается с самкой, образуя с ней единое целое и используя ее кровеносную систему и органы для дальнейшего существования.

Теперь Художник прорастал и в нем тоже. Теперь их стало трое.

– А вот одна из первых моих работ, долго думала, выставлять ее или нет. Узнаешь? – прервала его размышления Алика, указывая на стену позади него.

Вадим обернулся: клеверный сон ожил в картине. Она шла ему навстречу через поле, ее пальцы пахли клевером, а волосы ветром. Ветром, пришедшим из-за холмов. Это был автопортрет Алики семилетней давности. Теперь и он смог узнать ее. Смерть близких всегда накладывает отпечаток, а Вадим еще только начинал учиться видеть сквозь время.

В тот день он принес ей на выставку огромный букет роз. Неправда, что женщины не любят розы – врут, это единственные цветы, которые пахнут цветами, а не травой и не полем. А после выставки она взяла его за руку, и они пошли за шампанским. Алика продала больше половины своих картин. Такой успех нужно было отпраздновать.

Они долго выбирали бокалы под шампанское в магазине. Продавщица принесла хрустальные и начала легонько простукивать палочкой стенки, проверяя бокалы на прочность. Их звон и стал первой романтической мелодией в жизни Вадима.

– Вот хорошие, покрепче, – наконец предложила продавщица.

– А нам все равно, нам их бить! – весело засмеялась Алика, и Вадим вдруг подумал, что впервые видит ее улыбку.

Они пили шампанское на мосту, любуясь багровым закатом над рекой. Позади Художник рисовал их портреты, окрашенные вечерним солнцем. Вадим знал, что призрак Художника будет бродить за ними по пятам, ведь он был частью Алики. Но он не знал, что Художник никогда не писал на закате.

* * *

Стояла уже глубокая ночь, но Максу не спалось. Он медленно шел вдоль перрона и смотрел, как неровный свет фонарей режет темноту на куски. В расписании больше не было поездов, и это означало, что они с матерью одни на станции.

Она сидела на самой дальней скамейке, сгорбившись и спрятав лицо под растрепанными прядями белых волос. Он подошел к ней и молча сел рядом.

– Я виновата перед тобой, сынок, но в то время по-другому я бы не выжила, – начала она. – У тебя было его лицо. Лицо смерти, в которое я смотрела каждый день. Если бы не другие мужчины, не вино… Порой боль так сильна, что становится трудно дышать. Ты должен это понять, ты же сам винишь себя в смерти отца!

Макс молча ждал, опустив голову. Он смотрел на бетонный пол прямо перед собой, боясь поднять на нее глаза. Она казалась слишком живой для галлюцинации.

«Я схожу с ума», – спокойно подумал он и вдруг понял, что ему это безразлично.

Внезапно с другого конца скамейки послышался голос отца:

– Нужно научиться прощать не только других, но и самого себя. Не пей эту воду, сын, – месть разрушает!

Родители все-таки решились прийти к нему вместе, как в детстве. Макс так много хотел сказать им, но язык не слушался. Он попытался еще раз взглянуть на них, но не смог поднять голову, ее словно накачали горячим воздухом изнутри, еще одно движение – и шар лопнет под колесами.