– Вот уже несколько ночей я думаю об этом. Кочевье – имя подвижному пространству. Оно прививает душе ощущение длящейся свободы. Но ведь Он с нашей помощью ведет эту массу опять в узость оседлости, из шатров в «камень». А водит по пустыне, чтобы сделать этому народу
– При условии, что народ этот не откажется от Него, а нас с тобой раньше не сотрет с лица земли, – говорит Аарон и передает Моисею свой разговор с Корахом.
Моисей мрачнеет и надолго задумывается.
– Там, на горе, – говорит он, медленно подбирая слова, – я пребывал во мраке, который был ослепительным сиянием абсолютной веры, но вот – спустился, и сияние это обернулось жесткостью предписаний. Может, в этом моя вина? Не сумел передать то, что коснулось меня.
– Слышишь гул? Отпахни полог шатра.
Вот она снова – людская стена, чье знакомое Моисею и Аарону опаляющее дыхание и глухой гул выдают то внутреннее, затемняющее разум буйство, которое не смогли остановить ни болезни, ни смерть. И ни одного молодого лица: все они отосланы на сторожевые посты, на какие-то незначительные работы.
О, как трудно смириться с участью потерянного поколения, как легко манипулировать им, покупая несбыточными надеждами и действуя на их попранное самолюбие.
И впереди всех – Корах. Лицо его багрово от смешения чувств – высокомерия, страха, понимания, что это пик его жизни и нет пути назад.
– Полноте вам, Моисей и Аарон, – Корах напрягает голос, чтобы слышали все, – вот перед вами все общество. Все – святы. Господь – среди них. А вы ставите себя выше общества, выше народа. Почему это Аарон присвоил себе право передать священство сыну? Разве нет среди нас более достойных?
– Слушай, Корах, – говорит Моисей, – неужели тебе мало, что Господь приблизил тебя, твоих братьев, отправлять службу при Нем, – вы домогаетесь еще и священства, нападаете на Аарона. Где Дотан и Авирам, сыны Элиава?
– Они сказали: только потому, что Моисей приказывает нам прийти, мы не пойдем, – кричит Корах, – они сказали: мало ему того, что вывел нас из земли, текущей молоком и медом, чтобы погубить нас в пустыне, так он еще хочет властвовать над нами? Привел ли он нас в землю, текущую молоком и медом, дал ли нам поля и виноградники? Он что думает, все эти почтенные люди слепы?
– Слушай, Корах, и все те, кто несет службу Ему, приходите завтра, каждый с кадильницей. Кого Он изберет – тот и будет свят.
– Почему это завтра? – Корах выразил слабый протест, и лицо его по-лисьи заострилось, поплыв на гулкой волне недовольства толпы, и вправду возомнившей себя обществом.
– Не надейся, Корах, мы не сбежим. С Ним мы связаны жизнью и смертью.
Снова заволновалась, забубнила толпа: появился Йошуа с молодыми воинами. Молча окружили шатер Господень, Моисея и Аарона. Тут уже не до философских дискуссий. Дело пахнет войной между братьями, сыновьями и отцами.
Моисей это знает: сбиваемые с толку противоречивыми мнениями, впавшие в массовый психоз, толпа, племя, народ теряют чувство самосохранения, становятся игрушкой любого краснобая. Сколько народов исчезло с лица земли, стоило лишь всегда таящимся за горизонтом соседям ощутить эту внутреннюю слабость.
– Истреблю их в один миг, – сказал Он Моисею.
– Господи, – пали на лица свои Моисей и Аарон, – один человек согрешил, а Ты гневаешься на весь народ.
И, сутулясь, словно бы сгибаясь под тяжестью воли Его, вторгается Моисей в раздающееся с неохотой людское скопище:
– Отойдите от шатров Кораха, Дотана, Авирама и всех, кто с ними. Обычная смерть настигает каждого из нас, и никто не знает часа, когда она приходит. Вы слышите гул под ногами, предвестье землетрясения? Только Он может разверзнуть землю под теми, кто Его презрел. Быть может, и мы с Аароном среди них?