Пустынник. Война

Кроме ножа это то немногое, что осталось мне от отца. Матери я никогда не знал, а отец умер спустя восемь лет после Первой Экспансии. Мне тогда было уже двенадцать, когда отца не стало. Забавно, но я даже не помню точно его лица: только смутный образ в памяти. Это был самый близкий человек в этом мире, а лица я его не помню. Смутно помню я и свое детство – большую часть времени мы проводили в этих железных катакомбах и взрослые только изредка разрешали нам выбираться во внутренний двор цитадели. Оно и понятно, раньше цитадели приходилось гораздо больше драться, чем сейчас. Первые годы после Экспансии прошли в жестокой резне и я слышал, что были дни, когда пулеметы на вышках не успевали охлаждаться, отбивая штурм за штурмом.

Я часто думаю, какой я все-таки слабак по сравнению с отцом. Он ведь сделал почти невозможное: вытащил малолетнего меня из стремительно погрязающего в разрухе мира. Бился и бился день за днем для того, чтобы я выжил. И я смог выжить. Я не помню его лица, но помню день, когда его не стало и что произошло потом. Это был один из тех редких дней, когда детям разрешили играть во внутреннем дворе цитадели.

Мы играли, кажется, в казаков-разбойников и носились среди металлических перегородок. В один момент ворота крепости раскрылись и внутрь стали заезжать тяжелые бронетранспортеры.

–Так, а ну кыш, детвора! – прикрикнул на нас усатый военный, который до этого весьма благодушно смотрел на наши догонялки.

–Погодьте, – с брони машины спрыгнул один из рослых бойцов. – Смирнов Олег кто?

–Я… – я подался вперед, чуть сжавшись под взглядом здоровенного разведчика.

Он пристально смотрел на меня, а я, смущенный его взглядом, опустил глаза вниз, время от времени поглядывая исподлобья, не подойдет ли отец.

–Подойди сюда, – он опустился на одно колено.

–Меня папа ищет? – только спросил я.

–Твой папа не вернется больше, сынок, – тихо сказал тот, положив мне руку на плечо, – погиб твой папа.

Я не расплакался тогда. Сам не знаю почему, вроде должен был. Просто стоял и смотрел на этого человека в форме песчаного цвета и судорожно вдыхал сухой воздух. Потом я убежал. Меня пытались поймать, но я шмыгнул между цепких рук и побежал. Зашмыгнув в нашу с отцом каморку, я запер ее на замок и забился в угол. Мне тогда вдруг стало очень-очень страшно. И одиноко. Я хотел заплакать. Хотел просто зареветь, где-то в глубине души я понимал, что мне стало бы от этого легче. Но нет, я просто сидел в углу каморки и жевал край грязной футболки, пока чьи-то мощные кулаки колотили по запертой двери.

Сообщивший о гибели отца офицер позаботился обо мне. Его звали Игорь. Игорь Самойлов, лейтенант ударного корпуса. Благодаря ему, наверное, я не умер от голода где-нибудь на окраинах крепости. Главное, что он для меня сделал произошло на следующий день.

Если вы думаете, что администрация цитадели заботится о сиротах, то вы глубоко ошибаетесь. Пайки получают только те, кто работает. Стандартную пайку получают гражданские, работающие на фермах, теплицах или на административной работе. Свою особенную, военную пайку получают все, кто носит оружие и защищает цитадель. Для сирот погибших военных своих отдельных паек нет. Для них нет отдельных кубриков, нет ничего. Выживешь на подачках со столовой – хорошо, сдохнешь – еще лучше.

Соседи не стали тогда со мной церемониться. Не следующий же день, стоило мне выбраться из кубрика, как меня уже ждали гости. Когда я отпер железный засов и вышел наружу, проголодавшись, я увидел своих соседей. Прямо возле двери стоял мой сосед по кубрику, кажется, он работал на свиноферме, рядом с ним, устроившись на табурете сидел его сын.

–Здравствуй, Олег – улыбнулся дядя Гриша, наш сосед.

–Здравствуйте, дядь Гриш, – шмыгнул носом я.

–Папа у тебя я слышал, погиб, – сочувственно покачал головой сосед. Приобняв меня за плечи, он завел меня в кубрик обратно. Его сын последовал за мной.

–Что вам нужно, – пробормотал я.

–Сочувствую твоему горю, – покачал головой дядя Гриша, садясь на покошенный табурет, который был единственной мебелью кроме старой двухъярусной кровати, занимавшей тогда почти все пространство кубрика. – Трудно теперь тебе будет без отца то, – он вздохнул, – помочь тебе хочу. Давай так, я поговорю с бригадиром, определит тебя к нам на ферму. Начнешь работать руками, вон как Витька мой, он на год тебя старше, а уже с полгода на ферме. Так хоть голодать не будешь. Сам знаешь, Олежа, что у нас в цитадели не едят те, кто не работает.

Тем временем сынок дяди Гриши по-хозяйски подошел к небольшой полке, на которой лежали наши вещи и скромные сбережения. Посмотрев на полку, он начал перебирать все что там стояло и внимательно рассматривать.

–Не трогай, – я подошел к нему. – Это не твое.

–Пошел, – легко ткнув меня в нос кулаком, Витька продолжил потрошить наши вещи.

–Ты чего? – от удара я оказался на полу.

–Ничего, – буркнул Витька.

–Дядь Гриш, скажите ему!

–А что мне ему сказать, – пожал плечами дядя Гриша. – Это теперь его комната, он может делать в ней что хочет.

–Как его, – я вдруг захлебнулся слезами.