Путь Абая. Том 1

Но земли достались только знатным старейшинам родов и богатым аулам. Говорили о «возмещении за урон, понесенный всем народом», требовали земли «для блага народа», — а окончился этот шум тем, что пастбища и зимовья достались Байдалы, Байтасу и Суюндику с их друзьями. Остальным аулам заткнули рот небольшим количеством убойного скота, предоставлением во временное пользование лошадей, уступкой бычков и телок. А тяжесть расплаты легла не только на Кунанбая и его богатых старейшин, — ее делил весь род Иргизбай.

Враждующие примирились через десять дней после отъезда Кунанбая. Отправка жалоб в округ прекратилась. Главари родов, получившие землю и табуны, торжествовали и, празднуя победу, щедро раздавали скот ближайшим родичам. Днем и ночью в жертву создателю и духам предков, оказавшим помощь в трудном деле, кололи несчетное количество баранов. Многолюдные торжественные сборы, праздники с их играми, скачками, песнями не прекращались долгое время. В этом ликовании была уверенность в прочности наступившего благоденствия.

3

С того дня, как вражда прекратилась и жиэнь вошла в обычное русло, аулы покинули Жидебай и Мусакул и тронулись кочевкой вниз по склонам Чингиза по своим осенним пастбищам.

Осень стояла на редкость холодная. Пронзительный леденящий ветер, мелкий дождь, тяжело нависшее свинцовое небо — все дышало гнетущим холодом. А когда зимнее дыхание повеет так рано, благоразумнее держаться поближе к зимовью. Заботясь о своей старой свекрови и о детях, Улжан решила дойти в три перегона до Осембая, провести там осеннюю стрижку овец, а потом сразу перебираться на зимовье.

После отъезда отца Абай никуда не выезжал, но до него доходили слухи о торжествах и неудержимом веселье в роде Жигитек. Он знал и о том, что пятнадцать зимовий, уступленных его родом, перешли во владение лишь нескольких старейшин. Немного погодя пришли новые вести: эти самые старейшины не сумели поделить между собою полученных земель, стали тягаться и наконец рассорились. Абая это уже не поражало: он много повидал за этот год.

«Народ стонет… Народ изнемогает от непосильного бремени… Народу тесно!»— говорили старейшины. Почему же они не поделились с народом?.. Эти главари родов будто бы боролись за честь Божея, но чего же стоила эта честь, если ее оказалось возможным променять на землю и зимовки?.. Абай много думал, и мысли терзали его: ему было стыдно за этих людей. Он убедился, что все раздоры и ссоры продолжались до тех пор, пока главари родов не набили себе брюха. А как только их алчность была удовлетворена, все было забыто.

Эта осень открыла перед Абаем истинное лицо биев и аксакалов, которое они так старательно скрывали. Когда раньше эти люди называли его отца насильником, казалось, что они действительно думают о народе. «Кунанбай обирает бедноту, отнимает земли народа, ввергает в слезы неимущих», — твердили они. Но почему же теперь, когда сила оказалась — в их руках, они сами так же обманывают и грабят народ? Почему вместо того, чтобы вернуть народу отнятое у него Кунанбаем, они сами норовят обобрать его еще больше? Получалось так, что добычу одного Кунанбая поделили между собой пять кунанбайчиков… Шли против него за память Божея, а сломив его, продали ее за полученные зимовья…

Думая над этим, Абай понял, как обманут народ и как вместе с ним обманут и он сам. «Ворон ворону глаз не выклюет, — видно, о таких своих попечителях и говорит народ», — размышлял Абай. Нет, не из среды старейшин, которые сегодня против Кунанбая, а завтра вместе с ним выйдет настоящий заступник народа… Народ должен выдвинуть его из людей совсем другого склада…

Однажды вечером после верховой прогулки он, по обыкновению, зашел к матерям и в присутствии Габитхана, Такежана, Оспана и нескольких чабанов взялся за домбру. Он играл с особенным воодушевлением, а под конец спел едкую, полную колких словечек песню. Эта песня высмеивала Байдалы и Байсала, получивших наконец свои земли обратно и тут же перессорившихся из-за них. Она была сложена хлестко и проникнута язвительной, уничтожающей насмешкой.

Песня понравилась всем, ее прослушали с веселым смехом.

— Чья это песня? — спросила Улжан. Абай ответил невозмутимым тоном.

— Байкокше. Это он сложил, — назвал он акына, приезжавшего когда-то к ним вместе с Барласом.

Всю осень, особенно после переезда на зимовку, Абай все чаще поверял домбре свои чувства и мысли и играл мелодичные кюи[90] и трогательные песни. Он встретил старых домбраши, побывавших на испытании у знаменитых Биткенбая и Таттимбета. Учась играть на домбре. Абай порой пел шутливые, язвительные песни, которые неизменно приписывал Байкокше.

Когда аул прикочевал на зимовье. Абай снова часами стал просиживать над книгами. Начитавшись стихов Бабура, Навои и Аллаяра, он брался за бумагу и карандаш и начинал писать, подражая им.