Путь Абая. Том 2

В эти дни Абай не мог усидеть дома. В Аркате он успешно боролся против угнетателей народа и на предстоящих выборах в Коныр-Кокше решил продолжить эту борьбу, понимая, что, если Самен и Азимбай не будут избраны в волостные управители, жизнь людей станет намного легче. И он поехал на выборы в Кошбике.

Уразбай, сделав по пути только одну ночевку, приехал под утро, а Абай вместе с четырьмя своими спутниками не спешил и добрался до Кошбике лишь к закату солнца следующего дня, когда верующие творили вечернюю молитву.

Из близких Абай взял с собой одного Какитая, остальные три попутчика, ехвашие на выборы, примкнули к нему в дороге.

Уездный начальник Маковецкий приехал к Кошбике почти одновременно с Абаем — надо было с ним поскорее встретиться и поговорить. Но прежде чем пойти к уездному, Абай попросил напиться у жигитов, хозяйничавших в юрте, где он остановился. Молодой быстроглазый человек, который разливал кумыс, услыхав о том, что Абай собирается к Маковецкому, торопливо выскочил из юрты, шепнул беззубому рыжему жигиту, ожидавшему возле дверей:

— Хочет сейчас идти к уездному. Передай!

Беззубый кивнул головой и исчез.

В соседних юртах в это время собралось до полусотни озлобленных аткаминеров во главе с Саменом. У некоторых были в руках нагайки, у других короткие шокпары и даже ножи.

— Собирается уходить! — принес весть беззубый жигит.

Самен первым вышел из юрты. Есентай нагнал его и, заслонив своим тучным телом, оттеснил от других. Исподлобья глядя на него узкими заплывшими глазами, он сказал:

— Пока рука не будет батыром, сердце не станет смелым…

С этими словами он вырвал из рук Самена тонкую плеть и вложил в его ладонь восьмигранную нагайку.

— Хорошо для жигита, когда гнев пронизывает его до костей. Пусть с тобой будет дух нашего предка Жаке. Не шади их и не щади себя… — И, не дав Самену возразить ни слова, подтолкнул его вперед… Дьявол дал понять, что жаждет крови.

Быстрыми шагами Самен дошел до юрты, где находился Абай, распахнул дверь настежь и стремительно вошел. Следом за ним, открыто держа в руках шокпары и нагайки, в юрту протиснулись пятнадцать жигитов. Их появление было столь неожиданным, что Абай невольно растерялся.

Размеренным шагом, подойдя к молча смотревшему на него Абаю, Самен громко произнес гнусное ругательство и добавил:

— Теперь ты наконец отстанешь от меня, черный пес! — И, высоко занеся нагайку, изо всей силы ударил Абая по голове.

Это послужило сигналом: грузный Абай не успел подняться, как на него градом посыпались удары. Но среди злодеев нашлось несколько человек, которые, увидев, что Абая хотят забить насмерть, ужаснулись и пожалели поэта — они нарочно падали на него, стараясь прикрыть от ударов своим телом. И таких оказалось несколько человек. Зато другие, не доставая нагайками до Абая, принялись избивать Какитая. Каким-то чудом сумел он вырваться из юрты и помчался по направлению юрты уездного.

— Спасите! Помогите! — кричал он по-русски.

Но никто не спешил ему на помощь.

Через некоторое время загремели выстрелы — это стражники, не трогаясь с места, палили для острастки в воздух. Стая хищников во главе с Саменом разбежалась в разные стороны.

Окруженный коварными врагами, способными на любое злодеяние, Абай ожидал от них всякой мерзости и полагался только на свою судьбу. До сегодняшнего дня она его еще миловала. А вот сегодня случилось нечто более страшное, нежели сама смерть! Удары, нанесенные поэту по голове, кровавые раны, иссеченное нагайками лицо — эти следы волчьих зубов были оскорбительны не только для честного сына казахского народа, родившегося раньше своего времени, но для совести и чести всех казахов.

Когда Абай пришел в сознание и понял, что случилось, он с ужасом прошептал:

— Зачем я остался жив! Лучше бы мне умереть!

Он много раз повторял эти слова, горькие, как отрава. Они лучше всего выражали единственное желание, которое он сейчас испытывал.

Абай вернулся в свой аул на Шакпаке. Бледная, словно полотно, с глазами, полными слез, Айгерим встретила Абая, помогла ему сойти с лошади, открыла дверь и проводила в юрту. И днем и ночью, втихомолку от мужа, она проливала слезы. За два дня на ее лице появились черточки морщинок, неожиданно свалившееся горе словно состарило ее. Абай, казалось, находился на рубеже между жизнью и смертью, он неподвижно и молча лежал на подушках. Сразу же по приезде его стали навещать соседи, знакомые и кровные родственники. Никто из них не смел смотреть ему в лицо. Все считали себя виновными перед великой душой поэта, над которой так гнусно надругались враги. Люди словно на собственном теле ощущали побои, нанесенные Абаю. Все, кто любил и уважал поэта, мучительно переживали позор, выпавший на его долю. Для каждого это было так же оскорбительно, как если бы кто избил его ни в чем не повинную родную мать.

Страшное событие этих дней тяжело переживал Дармен. Войдя в свою отау, он невнятно пробормотал несколько слов Макен, сидевшей возле высокой кровати за шитьем, и тут же, упав лицом в белые вышитые подушки, зарыдал, задыхаясь от слез.