Путь длиной в сто шагов

Мы не могли говорить ни о чем, кроме смерти Поля. Андре короткими пальцами ловко тыкал в кнопки сотового, чтобы прочесть нам последние заметки о нем. Не все было ясно с этим несчастным случаем. На шоссе не было следов торможения – это означало, что он не пытался остановиться перед краем обрыва, а машина только что прошла техосмотр, так что потерю управления никак нельзя было объяснить техническими неполадками, тем более на дороге, которую Поль знал как свои пять пальцев. Более того, свидетель – фермер, живущий через дорогу, – сказал, что было похоже, будто машина прибавила газу, а не затормозила перед тем, как направиться к краю утеса и сорваться с обрыва. Расследование продолжалось.

– Все еще не могу поверить. Казалось, он так полон жизни!

– А ты что думаешь, Гассан? Вы с ним были друзьями.

Я, как это принято у французов, пожал плечами.

– Для меня он был такой же загадкой, как для вас.

Мы перешли к обсуждению предстоящей демонстрации против особого налога на добавленную стоимость, предусмотренного для ресторанов, – предмету, весьма занимавшему наш мир в то время.

– Гассан, приди, пожалуйста! – попросил Пико. – Как директор коммерческого синдиката бакалеи и гастрономии, я должен предоставить демонстрантов. Пожалуйста! И приводи своих.

– Мы все должны выступить, – добавил Брессье.

– Хорошо, я буду. Обещаю.

Было пора идти. Я пожал им руки, пересек площадь и отметил, что закрылись еще два заведения – парфюмерный магазин и закусочная, где подавали сэндвичи. Идя по крутой улице Декарта, я вынужден был обойти целый склад из покрытых брезентом картин, которые привезли в галерею на Левом берегу; грузчики и служащие галереи много кричали и размахивали руками, и я вспомнил, как мы с Полем провели как-то целый день в Музее Орсе, как он сказал тогда, «в охоте за вдохновением».

Он был в тот день в великолепной форме, само обаяние, и мы прекрасно провели вместе время, даже несмотря на то, что передвигались по музею с разной скоростью. Обычно я успевал осмотреть только один угол, а серебряная голова Поля уже виднелась в следующем зале.

В какой-то момент я оказался один перед «Трапезой» Гогена, написанной вскоре после прибытия великого художника на Таити. По мнению критиков, это не лучшая его картина, но я хорошо помнил крайнюю ее простоту – три туземца, бананы, миски на столе. Эта картина потрясла меня, она заставила меня понять, что лишь настоящий мастер может отбросить всю показную художественность и эффекты и оставить на тарелке самые простые продукты в их первозданной чистоте.

Поль возвращался за мной, полный энтузиазма, как ребенок, чтобы сказать, что я «должен» посмотреть картину такого-то и такого-то в следующем зале, и уходил только тогда, когда я обещал ему так и сделать. Потом, однако, Поль пропал, и его не было видно, пока я наконец-то не нагнал его на третьем этаже музея.

Он стоял как вкопанный перед какой-то картиной, втиснутой в дальний левый угол величественной гостиной. Не знаю, сколько он стоял там; он даже не пошевелился, когда я встал рядом с ним, но продолжал без всякого выражения на лице глядеть на картину, которая, казалось, совершенно завладела его воображением.

Я тогда подумал, что картина эта не особенно хороша, но теперь, когда вспоминаю, она отчетливо встает у меня перед глазами. На ней были изображены бородатый король на троне и прижавшаяся к нему жена. Оба они были потрясены, и каждый гадал, что с ними будет. Огромная серая стена за ними уходила, казалось, в бесконечность. Перед смятенной четой на полу лежала церемониальная церковная свеча, погашенная и брошенная. Картина принадлежавшая кисти Жана Поля Лорана, называлась просто: «Отлучение от церкви Робера Благочестивого».

Прошло несколько минут, а Верден, казалось, так и не замечал меня, даже когда я кашлянул, переминаясь с ноги на ногу. Пришлось его окликнуть:

– Поль?

Он дважды сморгнул и обернулся.

– Готов? Боже мой, с тобой ходить все равно что со старухой, ты так медленно тащишься! Что, если нам теперь немного выпить? Я знаю неподалеку один маленький бар.

Я проскользнул в парадную дверь «Бешеной собаки». Мой метрдотель Жак стоял у стола в холле, выкладывая пирамиду из белых персиков, только что полученных из Севильи. Освещенный специальной лампой стол был первым, что посетители видели, входя в темный холл ресторана, и каждый день мы заново накрывали его соблазнительными фруктами – свежими фигами, ананасами, манго, яркими мисками с ягодами. Среди гор роскошных фруктов мы часто ставили тарелку с потемневшими от дыма колбасами или нежными и воздушными свежими слойками, сложенными в горку под гладким стеклянным колпаком, – словом, делали все возможное, создавая такой контраст оттенков и текстур, чтобы от него потекли слюнки. Единственными постоянными экспонатами были чучело фазана с двумя блестящими стеклянными глазками и длинным хвостом, который величественно подметал полированное грушевое дерево стола, и две старинные медные кастрюли с крышками кованого серебра, расставленные в стратегически выверенных местах.