Путь длиной в сто шагов

– Bonjour, Monsieur Le Comte! Добрый день, господин граф!

Аристократ выпрямился и оглянулся по сторонам.

– А-а, это вы… Идете маршировать по улицам вместе с пролетариатом?

– Прошу вас, не говорите об этом так, господин граф. Мы хотим, чтобы понизили налоги.

– Ну, я вас не виню, – сказал граф, хлопая по карманам и притворяясь, что ищет полиэтиленовый пакет. – Возможно, все мы должны делать то же самое. Мой предок, Жан Батист Кольбер, министр финансов Людовика Четырнадцатого, однажды заметил – и очень разумно, должен я сказать, – что налогообложение есть искусство «выщипывать как можно больше перьев, вызывая при этом как можно меньше шипения». Современные политики в этом ничего не понимают. Они себя показали грубыми и жадными, как провинциальные мясники.

Граф оставил без внимания экскременты своей собаки, несмотря на то что знак, предписывавший парижанам убирать за своими животными, стоял прямо перед нами, и добавил задумчиво, когда мы пошли дальше:

– Будьте очень осторожны. Правительство разгонит эту демонстрацию. Будьте уверены. Не умеют они изящно решать такие проблемы.

В половине одиннадцатого утра толпа демонстрантов у Триумфальной арки как будто собралась окончательно, и мы двинулись вперед, держась за руки и скандируя по команде из мегафона, под звуки африканских барабанов и свист. Пока мы шли по Елисейским Полям, я оглядел все это людское море, украшенное транспарантами и плакатами, и увидел, что в соседних рядах шли и Ален Дюкасс, и Жоэль Робюшон. Я был в буквальном смысле слова окружен цветом французской гастрономии. Настроение в толпе было самое добродушное.

Предостережение графа де Нанси вдруг показалась слишком мрачным, драматичным и неуместным. Сияло солнце. Полицейские скучали. Рядом с французскими зеваками стояли богатые семьи из Саудовской Аравии и Кувейта, женщины в парандже, стайки детишек у их ног – все стояли вдоль Елисейских Полей и махали нам.

Меньше чем через час первые ряды демонстрантов дошли до противоположного берега Сены и оказались перед зданием Национального собрания. Там, как мы и ожидали, нас остановила фаланга полицейских в касках и со щитами, стоявшая за импровизированной полукруглой загородкой из стальных решеток – эта загородка не давала протестующим подняться на ступени Национального собрания и помешать работе парламента. Однако перед загородкой была установлена сцена с трибуной и микрофоном, и следующим запланированным этапом демонстрации должны были стать речи.

Мы, находившиеся в средней части колонны, намеревались продвинуться вперед, однако когда мы проходили площадь Согласия и уже собирались перейти через мост, из сада Тюильри позади нас выбежала целая толпа анархистов с повязками на лицах. Они замешались в наши ряды.

Не могу сказать точно, что произошло дальше, но в полицию вдруг полетели камни, бутылки с коктейлем Молотова и петарды. Полиция, вооруженная дубинками и щитами, тут же бросилась вперед и начала теснить нас обратно через мост.

В толпе закричали, мост заволокло дымом слезоточивого газа, подожженные машины взрывались, с ужасным треском опускались дубинки полицейских на головы демонстрантов.

Мы оказались в ловушке, с одной стороны поджимаемые полицией, с другой – анархистами.

Бой продлился недолго, и никто из моих людей не пострадал, как, впрочем, и никто из тех, кого я знал лично. В прессе сообщили, что девяносто демонстрантов из двадцати пяти тысяч и восемь полицейских были доставлены в больницы и что было подожжено и уничтожено одиннадцать машин.

Однако испытанный нами ужас: окровавленные головы, слепящий дым и пронзительные крики, – все это потрясало до глубины души, поражало и отрезвляло. Этот ужас пробудил во мне первобытный страх из прошлого, страх перед озаряемой светом факелов толпой, шедшей по Нипиан-Си-роуд. Когда я увидел конных полицейских, которые врезались в толпу, размахивая дубинками, меня охватил животный ужас. Я схватил за руку стоявшего рядом Жана Люка и заставил его повернуть вместе со мной и побежать против хода движения толпы к площади Согласия, навстречу наступавшим анархистам.

Последние в итоге оттеснили нас в сторону, на ступени, ведущие к реке, где, по счастливой случайности, под мостом была пришвартована баржа. Находившаяся на борту чета пожилых хиппи уже разматывала веревки, чтобы отчалить как можно быстрее и уплыть от горящих обломков, падавших с моста в воду и к ним на палубу. Они заметили нас и крикнули:

– Сюда, быстрее!

Нам с Жаном Люком каким-то образом удалось запрыгнуть на баржу вместе с двумя-тремя другими. Мы с грохотом приземлились на палубу, и баржа отчалила.

– Вот ведь дерьмо! Дерьмо! – твердил с перепугу бедный парнишка, его трясло.

Драка на мосту медленно удалялась. Я помню ощущение движения, путешествия, легкого ветра. Приютившие нас люди были милыми, с длинными вьющимися седыми волосами и тихими голосами, они усадили нас на палубу лицом к солнцу, укрыли тяжелыми покрывалами и подали по рюмочке коньяку, от шока, как они сказали.