Путь дракона

Знамя распростерлось на столе, алая ткань потоком стекала на пол. Темный восьмиконечный знак, начертанный в светлом центре, заломился складкой, и Гедер расправил полотнище. Лерер, погладив подбородок, шагнул ближе, затем отступил и вновь приблизился, остановившись рядом с плечом Гедера.

— У моего народа это знамя вашей расы, — сказал Басрахип. — Цвет крови, от которой произошли все расы человечества.

— А роза ветров в центре? — спросил Лерер.

— Это знак богини.

Лерер хмыкнул и, подступив ближе, осторожно тронул полотнище пальцами. Рука Гедера дрогнула, словно повторяя движение отца. Басрахип успел ему рассказать, как жрецы собирали паучий шелк, как учились его красить. Знамя делали десять поколений жрецов, и прикоснуться к нему было все равно что тронуть ветер.

— И ты хочешь повесить его… э-э-э… в Ривенхальме?

— Нет, — мотнул головой Гедер. — Нет, я вез его для храма в Кемниполе.

— Вот как. Ну что ж, — кивнул Лерер. — Для храма.

Дорога из тайного храма в горах Синир оказалась в тысячу раз приятнее, чем прежний путь в горы. В конце каждого дня Басрахип сидел с Гедером у костра, слушая рассказы и истории, какие только Гедер мог припомнить, — смеялся забавным байкам, задумывался над печальными сказаниями. Даже слуги, поначалу робевшие в присутствии верховного жреца, привыкли к нему еще до того, как пересекли границу между Кешетом и Саракалом. К удивлению Гедера, Басрахип примерно знал их маршрут: жрец объяснил, что человеческий мир перестраивался, погибал и возрождался бесчисленное число раз с тех пор, как паучья богиня его покинула, но драконьи дороги остались прежними. Басрахип мог не знать рубежи между странами или даже русла рек: они со временем меняются. А драконьи дороги вечны.

Когда отряд пришел в Инентайи и остановился, чтобы пополнить запасы и дать лошадям отдых, Басрахип, как ребенок, бродил по улицам с разинутым ртом, дивясь на каждое новое здание. Гедер тогда подумал, что они со жрецом в чем-то схожи: Басрахип жил среди сказаний мира, а не в самом мире, почти как Гедер — разве что личный, собственный храм Гедера зиждился на книгах и был высечен из долга и обязанностей. И все же по сравнению с Басрахипом Гедер знал о мире неизмеримо больше: он встречал в жизни куртадамов и тимзинов, цинн и тралгутов. Басрахип же видел только первокровных, да и то лишь таких, которые походили наружностью на него самого и тех селян, что жили неподалеку от храма. Первокровные с темной кожей или светлыми волосами вызывали у него такое же удивление, как люди другой расы.

Глядя на то, как жрец сперва осторожно, а потом все смелее передвигается по улицам и дорогам, Гедер начал отдаленно понимать отца, некогда говорившего о радости следить за ребенком, познающим мир. Вслед за Басрахипом, который изумлялся всему новому, Гедер теперь обращал внимание на то, чего раньше не замечал или принимал как должное. И к концу лета, когда они добрались до Кемниполя, юноша почти жалел, что путешествие закончилось.

А тут еще отец отнесся к его находкам с такой странной настороженностью.

— Ты ведь еще не выбрал место для храма? Исчезнувшая богиня, надо же.

— Я думаю, где-нибудь поближе к Кингшпилю, — ответил Гедер. — Старое здание, где была гильдия ткачей, годами пустует — наверняка владельцы будут рады его сбыть с рук.

Лерер неопределенно хмыкнул. Глядя, как Басрахип сворачивает знамя, он взял Гедера под локоть и увел в коридор, шагая как ни в чем не бывало — юноша даже не сразу заподозрил, что отец просто уводит его от жреца. Темный камень стен поглощал солнечные лучи, у слуг почему-то сразу нашлись занятия в других частях дома.

— Тот трактат, о котором ты говорил, — произнес наконец Лерер. — Ты над ним работаешь?

— Уже нет. Он перерос сам себя. Я его задумывал как рассказ о поисках территории, которая связана с Морадом и падением драконьей империи. А теперь у меня на уме богиня, история храма и все прочее. Я и сам мало что понимаю. Нет смысла писать, пока сам не разобрался, правда ведь? Ты-то как жил это время? Какие новости?

— Я ждал того трактата, — пробормотал Лерер себе под нос и, взглянув на сына, выдавил принужденную улыбку. — Новостей наверняка пруд пруди, только я от них держусь подальше. Случись мне дожить хоть до пришествия драконов — даже тогда я не простил бы того, что с тобой сделали в Ванайях.

От слова «Ванайи» у Гедера свело желудок. В углах отцовского рта появились скорбные складки — юноша чуть не протянул руку, чтобы разровнять их пальцем.

— Ничего особенного в Ванайях не случилось, — сказал он. — То есть, конечно, город сгорел, и это плохо. Но, как выяснилось, не так уж страшно. То есть сейчас все хорошо. В конце концов.

Лерер посмотрел в глаза Гедеру, словно хотел заглянуть ему в душу. Юноша сглотнул, сердце почему-то забилось сильнее.

— В конце концов. Ну, как скажешь, — кивнул Лерер и тронул сына за плечо. — Рад, что ты дома.

— Я тоже рад, — как-то слишком быстро откликнулся Гедер.

Осторожно кашлянув, чтобы возвестить о своем присутствии, в коридоре показался дворецкий.

— Прошу прощения. Джорей Каллиам спрашивает сэра Гедера.