Путь истины. Очерки о людях Церкви XIX–XX веков

Проявления такого осторожного и вдумчивого подхода видны и во взглядах Победоносцева на церковные дела на Ближнем Востоке. Например, изгнание из Сербии митрополита Михаила осенью 1881 года было им воспринято как удар «нашему влиянию». Впрочем, обер-прокурор никогда не доходил до таких крайностей, как бравый генерал граф Н. П. Игнатьев, в 1871 году вознамерившийся ни много ни мало созвать Вселенский Собор (124, т. 1, с. 91). В 1887 году в Константинополе проходили выборы нового Патриарха, потому что Иоаким IV уходил на покой из-за своей откровенно русофобской политики. Но России не удалось продвинуть своего кандидата, Патриархом Константинопольским стал Дионисий, тоже русофоб. «Грустная и гнусная картина, – отозвался на это Александр III в письме к Победоносцеву. – Что за печальное племя мы, православные. Не можем соединиться и действовать в одном духе и идти к одной цели. Все интриги, подкупы, недоверие друг к другу» (124, т. 2, с. 631, 202).

Восток постоянно оставался в поле внимания обер-прокурора. Когда в 1886 году до него дошло сообщение департамента полиции о намерении партии анархистов похитить денежный капитал из русского Пантелеимоновского монастыря (Руссик) на Афоне, он в тот же день распорядился направить специального представителя Синода, чиновника С. Керского, дабы предупредить настоятеля. К счастью, сообщение оказалось ложным (124, т. 2, с. 149–152,622).

Загруженный множеством церковных и государственных дел, Константин Петрович умел выделять среди них вопросы принципиально важные. Так, он не только поддерживал деятельность православной миссии отца Николая (Касаткина) в Японии, но и оказывал ему финансовую поддержку – как лично, так и из сумм Синода. В письме святителя Николая к епископу Алеутскому и Северо-Американско-му Тихону (Беллавину) в период русско-японской войны 1904–1905 годов, в частности, говорится: «К. П. Победоносцеву я вслед за сим буду писать и благодарить его за необыкновенно теплое участие, доставившее такое количество свечей в пользу военнопленных и книги, как вышеупомянутые, так и множество других для чтения пленным» (101, с. 100).

Однако при всей глубокой церковности и почитании Православия именно подход государственника и вызвал, несмотря на все благие намерения Победоносцева, угасание внутренней жизни Церкви. Реалистическое понимание им жизни и проблем Русской Церкви заметно уступало место охранительно-консервативным принципам.

На его адрес приходило много писем, иногда – анонимных. Константин Петрович читал все. И этот голос народный был для него важен. Он читал и о «небрежном отношении к Закону Божьему, преподаваемому в школах», и о «насмешках над религиозными обрядами, сбивающими с толку молодое поколение», и об «уничтожении церквей, закрытии приходов», о разрешении в иных городах театральных представлений во время Великого поста и многом ином (124, т. 1, с. 234–238).

Вероятно, ему был известен ответ архангельского губернатора С. П. Гагарина на запрос правительства о причинах распространения раскола и сектантства. «Духовенство наше необразованно, грубо, необеспеченно и в то же время происхождением своим и образом жизни резко выделяется от народа, не оказывая на него ни малейшего влияния, – писал С. П. Гагарин. – Поучения устной проповеди и наставлений в делах веры, разъяснения первых начальных истин богопочитания наш народ не слышит от православного духовенства… И вследствие этого остается без познаний о вере». А пермский губернатор Струве отвечал, что раскол «находит себе силу в крайней недостаточности нравственного влияния духовенства на народ, в его нередко соблазнительной по своей распущенности для народа жизни, в его одностороннем безжизненном и схоластическом направлении», а частная жизнь духовенства «полна не только корыстных, материальных стремлений, но нередко представляет собой печальные примеры беспробудного пьянства, резко бьющего в глаза простому народу» по сравнению с образом жизни раскольников (цит. по: 91, т. 2–1, с. 163, 164). К началу XX века отмечалось заметное падение авторитета духовенства, церкви начинали пустовать. И граф Н. П. Игнатьев констатировал как очевидный факт то, что «и законы, и обычаи, и самый склад жизни в Петербурге отдаляются от церковных оснований» (124, т. 1, с. 85).