Путь к океану (сборник)

– Братцы, мальчонка-то доски несет! – восклик­нул Петров.

Из-за магазинов показалась вереница мальчуга­нов, согнувшихся под тяжестью досок.

– Вот доскам! Самая крепкий!

Задыхаясь, Николка сбросил с плеча тяжелый груз. Узкоглазые и широколицые товарищи его, осво­бодившись от тяжести, с трудом переводили дух.

Доски сгодились как раз. Четыре штуки толстых, трехсаженных.

Их поочередно подкладывали под пушки, и дело двинулось быстро.

Николка и его товарищи, ободренные похвалами матросов, принялись усердно помогать. Один тащил канат, другой подталкивал сзади. Хоть от их помощи было больше помехи, чем толку, но матросы не про­гоняли мальчишек, видя, с каким усердием, кряхтя и обливаясь потом, они трудятся, покрикивая: «Раз, два – взяли!» – как заправские моряки.

Бабенко подмигнул Синицыну на Николку, тянув­шего канат так, что узкие глаза его стали круглыми от усилия, и сказал:

– Ну что за сила у хлопца! Чисто конь – как взялся, сама орудия пошла.

– Не смейся, не смейся, – отвечал Синицын. – Парнишка ничего, старается. Ничего парнишка.

Но вот наконец и бруствер[83] батареи, желтеющий над обрывом среди зеленых кустов. Орудия втащили по крутому склону и расположили на платформах. Дула пушек глядели в гладкие голубые просторы Авачинской губы.

– Вот, Синицын, хозяйство твое – располагай­ся! – сказал мичман.

Он указал на небольшую площадку батареи с холмиком земли посредине. Это был пороховой по­греб. Позади батареи прямо вплотную начинались кусты.

– Хозяйство-то, ваше благородие, ладно, только больно высок обрыв, – отвечал Синицын с фамильяр­ностью старого, опытного служаки. – В случае штур­ма, ежели, скажем, десант – большое мертвое про­странство. Неприятель вплоть подойдет, и картечью его не встретишь...

– Дядя, пить хотишь? Вода принес! – перебил его Николка, с широкой улыбкой подавая ловко свер­нутый из бересты бокал. В нем была вода, чистая как слеза.

– Не мешайсь! – нахмурился Синицын.

– Это что за мальчонка? – спросил мичман.

– Калмычонок из тутошних, ваше благородие. Как бы сказать, приблудился. Мальчонка шустрый, старательный.

– А вода-то кстати, дай-ка! – Мичман напился. – Хорошая вода! Где взял?

– Родника тута есть.

– Это хорошо и вообще и на случай боя. Моло­дец! Неси-ка теперь комендору.

Мичман отдал «бокал», и Николка стремглав рва­нулся в кусты. Синицын усмехнулся, глядя вслед.

– Шустрый! Мы было с пушками там загрузли в песке – враз расстарался, досок добыл. Мальчонка ничего.

– Обедом его накорми, – сказал мичман.

В стороне между кустов дымил костерок. Варились щи и каша. Скоро матросы сели артелями вокруг бачков.

– Эй ты, как тебя, шустрый! – крикнул Синицын, отыскивая глазами Николку.

Тот хлопотал у орудия, воображая себя в разгаре сражения.

– Пумы! Пумм! – кричал он, наклоняясь к пуш­ке, и после выстрела, приставляя ладонь козырьком, всматривался в даль. – Одна есть! Пумм!

– Ишь артиллерист! А ну, иди обедать!

Николка робко подошел на зов и нерешительно сел между Петровым и Бабенко. Бабенко покосился на него и спросил:

– А ты крещеный ли? Сел тут.

– Ладно, не замай. Ешь, парень, на ложку, – добродушно сказал Петров.

Синицын тоже сел к этому же бачку. Наваристые щи так вкусно пахли, что робость Николки быстро прошла, и он с усердием принялся за дело, уплетая за обе щеки. Изредка, облизывая ложку, он погляды­вал на Синицына заискрившимися от удовольствия глазами. Теплое, доброе чувство шевельнулось в душе старого матроса. Он неуклюже погладил Николку по голове:

– Ешь, зверюшка! Эка шустрый!

В несколько дней батарея приняла обжитой, даже уютный вид. Пространство перед орудиями было усы­пано песком и выложено галькой. Над орудиями, на совесть надраенными, устроены были легкие навесы. «Кубрик» (землянка) и палатка комендора имели на­стоящий флотский вид. На правом фланге батареи высился флагшток, и каждое утро после тщательной уборки «экипаж», как называл себя гарнизон бата­реи, выстраивался «на шканцах» для молитвы и тор­жественной церемонии подъема флага.

Все тридцать пять человек имели точно обозна­ченный круг обязанностей. Жизнь была расписана по минутам, как на корабле. Как-то само собой получи­лось, что Николка стал членом «экипажа». Он появ­лялся на батарее чуть ли не на заре и проводил там весь день. Веселый, разбитной, всегда готовый на по­мощь и услуги, он то помогал суровому Синицыну наводить лоск на орудие (комендор снисходительно допускал до этого таинства), то разводил коку огонь в очажке. А особенно угождал он тем, что часто до­ставлял в котел для приварка отборную рыбу. В рыб­ной ловле он был непревзойденным мастером.

Матросы привыкли к мальчонку, а Синицын при­вязался к нему со всей сдержанной силой суровой одинокой души. Стесняясь своей привязанности к мальчику, комендор относился к нему грубовато, с ласковой насмешливостью; избегая подлинного имени, он звал его обычно: «эй, ты» или «эй, шустрый», а в разговорах с третьими лицами называл калмычонком.