Путь к свободе

Другая, востроглазая, манила пальцем молодого парня со смуглым лицом и кричала!

— Подходи ко мне, парубок!

Парубок, в старой фуражке набекрень, в ветхом пиджаке, из-под которого виднеется вышитая рубаха, останавливается перед бабой. В руках у парня плетеная сумка, из нее торчат ручка молотка, подпилок, отвертки.

— Голубок, коровьего масла за марки ерманские! — выкрикивала баба. — И за крымские можно. Покупайте, парубче! Ежели имеете николаевские — и эти беру.

— А за большевистские продаешь? — спросил парень, смеясь.

— Цур им и пэк! — отмахнулась баба как ошпаренная. — За их в тюрьму сажають, иди соби, бог тебе мылуй…

— Сюда, сюда, за любые деньги! — кричала красивая, высокая молочница. — Давай, молодчик, отпущу научное, сепараторное, — заманивала она красивого парня. — Сережа, что это ты со струментом? — спросила она.

— Да так… Сепараторы думаю ехать по деревням чинить. Делать-то нечего.

— Сережа, испей-ка молочка! — предложила молочница. Подмигнув, она налила ему полную кружку и тихонько сказала: — Пей, только, смотри, не белей.

Слова знакомой молочницы обрадовали Коврова.

— Я от белого еще больше краснею… Как дела в слободке?

Молочницу Ковров знал еще до войны.

Он был у нее на свадьбе в первые дни революции, когда появился ее жених, Степка Дидов, с грудью, усеянной крестами и медалями. Дидов закатил тогда, на удивление всему городу, громкую свадьбу, как говорят, «задал пир на весь мир».

— Сережа, ты бы к нам зашел сепаратор посмотреть, — говорила молочница, смутно догадываясь о чем-то. — «Может быть, — думала она, — он сейчас находится в таком же положении, что и мой Степа: скрывается от белогвардейских ищеек».

— Отчего же, можно. Ты все там же живешь?

— Нет, я теперь в Старом Карантине.

Ковров насторожился, помолчал, потом спросил:

— Как же это произошло?

— Таманскую армию разбили, — ответила она вполголоса, — и он, пораненный, перебрался сюда через море, чуть в бурю не погиб. Но дома его нет, и не говорит, где скитается… По вечерам мы тайком встречаемся. И то в разных местах… Знаешь, теперь шпик на шпике…

— Вот оно как, — задумчиво сказал Ковров. — Ты скажи ему, что видела меня и что мне надо бы повидаться с ним.

Ковров сунул ей небольшую пачку листовок.

— Раздай в деревне. Пусть Дидов прочтет да подумает хорошенько.

— Хорошо, хорошо. — И, отступая назад, она шепнула: — Уходи, кажется, шпик ползет.

Ковров замешался в толпе. Он остановился как раз там, где продавали скот, начал для виду ощупывать бока и шею коровы, как делают это крестьяне при покупке.

— Давно тельная? — спросил он.

Баба, закрывая лицо рукавом, прыснула:

— Та цэ ж бык!

— Фу, черт возьми! — спохватился Ковров. — А рога как у коровы. Да говорят, бабуся, что теперь и быки телятся, — смеялся он.

— Ратуй мэнэ, боже! — крутила баба головой. — Хроська, дывысь, який чудный чоловик…

— На, бей, пока зуд есть. Последний раз подхожу, жалковать будешь, — проговорил черный, с большим, синеватым, как луковица, носом, мясник, протянув бабе руку. — Говори: «С богом!» — и баста!

— Нет, так дешево не продам. Дывысь, який бык, — роги не достанешь, — сказала семипудовая Христя и поскребла жесткой рукой свои седые волосы. — Эх, не продала б, друже, та попутала нечиста сила: осла из Советов получила, добра б ему не було, обчество дало, когда разбивали пана. «На, бабка, — говорят, — ты бедная и весом тяжела, на базар ездить будешь». А он, проклятый, скочурился. Сдох. Осел той… Чума б его взяла на том свити, рыжего! А теперь вот хоть роди этого осла. Пришел помещик, требуе — и край! А не поставишь — в тюрьму запруть!

— Вот отдавай, бабка, и, пока не поздно, купишь осла, — смеялся жирный мясник. — Скорей, та горилку будем пить.

— Эх, горилка, горилка! Мы слезы привыкли пить… Така наша доля, — горестно вздохнула старуха.

Ковров заметил человека в черном пальто с поднятым воротником. Человек смотрел с любопытством па Коврова. Тот, как бы не замечая его, глядел на бабу и мясника с ухмылкой.

— Ну, бей, говорю! — кричал мясник, подставляя полную ладонь.

— Отдай, отдай, — поддерживал для виду Ковров.

Наконец баба решилась и положила на руку полу своего ватного пальто, а в полу зажала веревку, к которой был привязан бык.

— Бей, бери с богом, только я никаких денег не признаю, окромя украинских, — и она передала мяснику веревку.

Мясник, приняв веревку, передал своему помощнику быка и отсчитал триста пятьдесят карбованцев.

Баба завернула их в платочек и связала узлом.

Подскочил продавец воздушных шаров.

— Гей, гей, поворачивай сюда с шарами! — весело закричала баба Христя.

Продавец артистически подвел к ее лицу шары.

— Вам какой: зеленый, красный, синий?

— Давай пару синих да двойку зеленых, оно лучше якось, — сказала баба. — Внукам, внукам шары надо в подарок, быка кормили, чистили его… бидолажки.

Она заплатила продавцу мелочью, а шары привязала к узелку с бумажными деньгами.

Ковров шагнул за мясником, вслед за ним шагнул и подозрительный человек.

Вдруг раздался неистовый бабий крик:

— Ой, караул, ой, боже, бык улетел! Рятуйте, люди добрые, ловите, милые! Бык улетел!

Ветер вырвал из рук Христи воздушные шары.