Путь к золотым дарам

Стрела, вылетевшая откуда-то сверху, со скалы, впилась в шею Морврана, и тот, обливаясь кровью, рухнул с коня. Смерть наконец нашла Ворона Смерти. Пёсиголовцы яростно взлаяли, бросились наверх, но вскоре вернулись ни с чем. Бесомир снял с головы мертвеца бронзовую корону, поднял её обеими руками, но затем спрятал в сумку. Царя друидов могли избрать лишь сами друиды.

Хоронили Морврана в укромной долине у дуба, обвитого священной омелой. Бастарны покойников сжигали, как было заведено у германцев, но друида по исконному кельтскому обычаю погребли несожжённым. Бормотанию Бесомира вторил тоскливый вой пёсиголовцев. Не печаль по мёртвому учителю мучила его ученика, но досада. Старший друид примерно знал, как снять чары, преграждающие вход в храм, но в самом храме никогда не был и не ведал, где его искать. Но увидеть храм можно было, только подойдя вплотную. Без этого даже духовный взор проходил сквозь него и видел лишь голый склон. А росы не будут ждать, пока бастарны обыщут всю Чёрную гору. Бесомир снова и снова вызывал дух учителя, но тщетно. Слишком далеко и глубоко унесли душу верховного друида те, кому он служил.

Обряд затянулся надолго, а в это время мимо проехал отряд Ардагаста, не заметив укрывшихся в долине бастарнов. Гвидо, сходив в разведку, предложил напасть на росов, но Цернориг решил не рисковать. Тринадцать воинов против восьми, три чародея против одного, да ещё загадочные враги в лесу... Пусть лучше росы попробуют потягаться с храмом и его чарами. Тогда можно будет и напасть.

А росы не знали даже того, что бастарны шли впереди них. Об этом могли бы сказать жители села Верховина на Черемоше. Но эти горные пастухи, даки и словене, превыше всего ценившие свою свободу, предпочли не вмешиваться в распри царей и племён, кипевшие внизу, на равнине.

Росы поднимались вдоль бурного потока с лихим названием Шибенный — «висельный». Дубы, буки и грабы сменились пушистыми елями и смереками. Быстро темнело. Добравшись до истоков Шибенного, пошли вверх по склону Жреца Даждьбога. Судя по утоптанной траве и овечьим кизякам на ней, в лесу кто-то жил. Неожиданно деревья расступились, и глазам росов предстало тихое лесное озеро. В синей воде отражались плотно обступившие его островерхие смереки. А высоко вверху врезалась в небо вершина священной горы. На ней пылал алый костёр заката, посреди которого выделялась скала, похожая на волхва в длинном плаще. Казалось, сам Даждьбог глядит с вершины Мировой Горы на ждущую его у подножия Морану — обворожительную и опасную владычицу воды и смерти, — и не может их разлучить даже сам страшный хозяин Черной горы.

Тропа выходила к лёгкой изгороди, из-за которой выглядывала камышовая крыша хаты. В воротах стоял, опираясь одной рукой на лёгкую боевую секиру со знаком молнии на лезвии и засунув другую за широкий кожаный пояс, высокий, крепко сложенный человек с красивыми чёрными усами, безбородый. Из-под войлочной шапки на плечи падали длинные тёмные волосы. Расшитый кептарь выглядывал из-под плаща, с бахромой, скреплённого на плече простой бронзовой застёжкой. Спокойно и гордо, без малейшего страха смотрел горный житель на хорошо вооружённых пришельцев.

   — Здравствуй, добрый человек! Кто ты?

   — Я пастух Регебал, дак, — ответил горец по-венедски.

   — А я Ардагаст, царь росов.

   — Царское у тебя имя, пастух, — заметил Вышата. — У даков таким только царевичей называют.

   — А чем я хуже царя? — рассмеялся дак. — Всё у меня есть: дом, отара, леса, озеро, полонина. И никого надо мной, кроме богов. Больно высоко тут для царей-то.

Рядом с пастухом появилась женщина редкой красоты, в простой полотняной одежде и кептаре. Подол верхней сорочки был подоткнут за пояс. На груди переливались разноцветные стеклянные бусы в несколько рядов. Чёрные как смоль волосы выбивались из-под платка. Синие глаза смотрели открыто и смело, даже вызывающе.

   — А это Марика, жена моя. Заходите к нам, гости дорогие! Царей у меня в усадьбе ещё не бывало.

Ардагаст с Вышатой переглянулись. Да, этих двоих они видели в Колаксаевой Чаше.

Гости тесно уселись вокруг стола в обширной беленой мазанке. От глиняной печи в углу было тепло, даже жарко. Хозяин зарезал жирную овцу. Пока жарилось мясо на костре во дворе, на столе уже появились и хлеб, и мёд, и вино, и молоко, и всё, что можно приготовить из молока, — сыр, брынза, творог... Посуда была хорошая: гончарная, а не лепленная от руки, как у венедов. Яблоки лежали в вазах на высоких ножках. Был даже греческий бронзовый кувшин для вина.

   — Посуду мы покупаем на торгу в дакийской крепости на Тисе. Или у купцов, что ездят в Калуш через Яблоницкий перевал, — пояснила хозяйка.

Она с интересом расспрашивала росов о делах на равнине, о войне. Когда же речь зашла о её тёзке-русалке, вдруг рассмеялась:

   — Откуда вы знаете? Может, это не Марика волохов топила, а сама Морана-воительница? Она ведь над русалками старшая.

   — А ты сама откуда знаешь здесь, в горах? — спросила Милана.

   — Знаю! — хитро подмигнула горянка. — Сюда боги заглядывают чаще, чем на равнину.