Путь Кассандры, или Приключения с макаронами

В той стороне, куда они ушли, я заметила красный огонек под деревьями, будто уголек забытого в лесу костра. Я пошла туда и увидела деревянную часовенку, а в ее глубине – икону Божией Матери с горящей красной лампадкой перед нею. Часовенка стояла по пояс в цветах, и вес цветы были голубые и белые.

Здесь дорога расходилась на три: основная шла прямо, одна уходила вниз, и на ней в просвете между деревьями посверкивала вода, а левая дорога пела к еще одной каменной стене с деревянными воротами. Ворота были распахнуты, и за ними виднелись ряды фруктовых деревьев, а и междурядьях – длинные овощные грядки. В конце сада, на пригорке, стояли освещенные солнцем руины какой-то старинной постройки: кусок кирпичной стены с большим полуовальным окном, а над ним часть крыши с остатками ажурной каменной оградки. Вплотную к стене стоял огромный темно-зеленый кедр: он подпирал спиной покосившуюся часть стены и, казалось, удерживал ее от обвала. Издали мне послышалось, что кедр звучал. Я остановилась и прислушалась: голос кедра был похож на скрипку. Заинтригованная, я прошла между деревьями, подошла к нему и приложила ухо к стволу: скрипка тихонько пела внутри кедра что-то нежное и печальное. Но, случайно заглянув в окно, я разгадала тайну поющего кедра; за окном была комната с бревенчатой противоположной стеной и несколькими столбами подпиравшими крышу. Посреди комнаты, лицом к окну, стояли мольберты, а на них – доски с незаконченными иконами. Еще там был длинный стол заваленный бумагами и заставленный какими-то коробками и коробочками, линейками и банками с кистями. А возле окна, спиной ко мне, перед пюпитром с нотами стояла монахиня и играла на скрипке. Голос скрипки звучал приглушенно. Я постояла, послушала и пошла в сад. Большие фруктовые деревья стояли настолько перегруженные плодами, что многие ветви были подперты шестами. Я подумала, что хорошо бы съесть на завтрак яблоко. Их тут так много, что вряд ли и нанесу большой урон обители. Я решительно двинулась к ближайшей яблоне, но стоило мне протянуть руку и коснуться большого желтого яблока, как я услышала за спиной скрипучий старческий голос;

– Остановись, Кассандра! Это кто ж тебя благословил яблоки рвать, а? Нехорошо, дорогая, не положено так в обители. Поди-ка сюда, я тебя лучше морковочкой угощу.

Между грядками стояла маленькая старая монахиня с большой тяпкой в руке, укоризненно смотрела на меня н качала головой. Одета она была удручающе бедно. В обители все монахини одевались более чем скромно, я еще ни на ком, даже на игуменье, не видела подрясника без заплат, но эта монашка была похожа на классического аса: не только подрясник и передник, но н апостольник па ней были сплошь н заплатках.

– Ну, простите меня ради нашего Бога, – сказала я. – Я ведь не знала, что это запрещено – сорвать одно яблоко.

– Сорвать-то можно, да вот съесть нельзя.

– Почему?

– Да ведь Преображение только через два дня, как это можно яблоки есть? Тебе что, бабушка не говорила? Гостинчик-то мой вчерась нашла?

Я поняла, что передо мной «зеленый мастер» мать Лариса.

– Спасибо вам большое, мать Лариса, все было очень вкусно. Но можно я сейчас морковку есть не буду, а возьму с собой?

– Конечно! Кто ж ест до литургии?

– Понятно. А где сейчас все монахини, мать Лариса?

– А на службе.

– Я хотела увидеть мать Евдокию. А когда в обители кончается служба?

– Никогда не кончается. Ты разве не знаешь, что у нас после потопа идет служба неусыпная: спим, трапезуем и несем послушания по очереди, не прерывая церковной молитвы. Только в двунадесятые праздники мы все до вечера отдыхаем, да и тогда все равно читается неусыпаемая Псалтырь. Иначе нам, монахам, теперь жить нельзя: надо молиться день и ночь за весь мир. Такие времена!

Я осмелела:

– Ну, а вы почему же не на службе, мать Лариса?

– Я всю ночь на службе была, а сейчас вот овощи соберу, отнесу на кухню и опять пойду в церковь.

– А когда же вы спите?

– А чего особенно спать-то? Некогда нам, монахам, теперь спать. Сон – дурак, ему поддайся! Ну, я-то, грешница великая, бывает когда-никогда часок вон там, под грушкой, на лавочке вздремну, а то все больше, считай, на службе отдыхаю. Хор у нас так хорош, уж так хорош, ну и сама не заметишь, как заснешь под сестринское пенье… Райские, одним словом, песнопения.

– А на кровати вы что же, совсем не спите?

– Так и нет у нас в обители кроватей. Тесно, да и зачем они нам?

– Как?! И молоденькие послушницы, эти девочки, тоже не спят в постелях?

– Нот ведь ты какая непонятливая, Кассандра! Вот, скажем, война недавно закончилась. Третья мировая. Ты войну как себе представляешь? Там что, по всему фронту, кроватки для солдат расставлены, подушечки взбиты? Не-ет! Солдат не снимает форму, не надевает на ночь пижамку и в постельку не укладывается, чтобы выспаться перед атакой, так? Вот и мы, воины Христовы, одежду на ночь не снимаем и в кровать не ложимся – мы службу несем. Так-то.

Теперь я поняла, почему в дороге мне ни разу не удалось подглядеть, как мать Евдокия засыпает или просыпается – она и не спала, дремала только, бедная.