Путь Кассандры, или Приключения с макаронами

«А грозная у них, должно быть, игуменья», – подумалось мне. Я поехала вслед за смутным черным силуэтом монахини. Боковым зрением я отметила, что справа и слева от дороги появились и проплыли мимо огромные черные деревья, кажется, мертвые, а между ними угадывались какие-то руины. Почти внезапно с левой стороны туман рассеялся, и я увидела длинную стену из дикого камня, увитую плющом. Над нею нависали ветви деревьев, полные разноцветных плодов и листьев. Чуть подальше впереди виднелись черепичные крыши, а над ними – светлое голубовато-дымчатое небо. Я ахнула, остановила джип и выскочила из кабины. Меня окатило волной чудесного воздуха, одновременно теплого и свежего, чистого и в то же время полного нежнейших запахов. А какой свет тут был кругом! Яркий, но не слепящий, чуть золотистый от дымки. Каменная стена, и деревья над стеной, и цветущие кусты шиповника вдоль дороги, и все в этом свете казалось прекрасным – каждый камешек на дороге и веточка плюща на стене. А мать Евдокия, облитая этим чудным светом, выглядела так, будто успела умыться и отдохнуть с дороги, – она стояла возле стены, и лицо ее и обрамлении мокрого и не особенно чистого апостольника сияло и казалось очень молодым. Туг же стоял чистенький мокрый мобишка, и над его просыхающей крышей струился парок.

– Ну, вот мы и добрились до дома, – сказала мать Евдокия. – С прибытием! Теперь идемте в обитель.

– А наши машины?

– Оставим на дороге, тут чужих нет. Возьмите с собой только сумку со своими вещами. Сестры потом разгрузят машины.

В стене были железные ворота с маленькой дверью и окошечком в ней, а рядом висел молоток на цепочке. Мать Евдокия взяла молоток и сначала просто постучала, а потом начала колотить им по железной двери во всю силу.

Отворилась дверца, и в зарешеченном окошке показалось лицо монашки в белом апостольнике, из-под которого выбивалась рыжая прядка.

– Благослови, сестра Дарья! Отворяй поскорей!

– Мать Евдокия! Благословите! – радостно воскликнула монашка и загремела железом по ту сторону ворот. Дверь отворилась, и мы вошли в обитель. Сестра Дарья кинулась к матери Евдокии, накрыв подолом огромного полосатого кота, крутившегося возле ее ног. Кот шарахнулся в сторону с укоризненным видом. Пока монахини трижды расцеловывались, я с удивлением глядела на открывшийся за железными воротами мир.

Больше всего монастырь похож был на разрушающуюся старинную загородную усадьбу, вокруг которой раскинулся столетний запущенный парк. Сразу слева от ворот, на невысоком пригорке, стояла каменная церковь с проломленной крышей, и в этом проломе, немного наискось, лежала упавшая колокольня. Черная графитовая черепица с нее почти осыпалась, и между коричневых балок виден был колокол, от которого прямо по стене церкви спускалась веревка. От ворот вниз уходила гравийная дорожка, и вела она к большому лугу или, скорее, газону, на краю которого возвышалась полуразрушенная кирпичная башня с остатками графитовой кровли. К ней и повели меня монахини.

Когда мы подошли ближе, я поняла, что это вовсе не башня, а уцелевшая часть разрушенного трехэтажного старинного особняка, почти дворца, с мансардными окнами на крыше. Эти руины были явно обитаемы, потому что в раскрытых окнах (на каждом этаже сохранилось по три окна), между горшков с цветами виднелись головы монахинь в белых апостольниках, выглянувших, как я догадалась, на поднятый нами грохот. Все они улыбались и махали нам руками, то есть не мне, а матери Евдокии, конечно.

Несмотря на явные следы разрушений, все в обители говорило о стремлении к порядку: гравийные дорожки были чистыми, кусты – аккуратно постриженными и цветы, которых вокруг было великое множество, имели ухоженный вид. Больше всего тут было роз: они вились по осыпающимся стенам, росли отдельными большими кустами и сплошными куртинами. Все цветы были хороши, но розы просто ошеломляли. По краям аккуратно выкошенного лужка или газона стояли конусообразно подстриженные темно-зеленые кусты тиса. Вокруг газона шла широкая гравийная дорожка, а по ней прогуливались две необыкновенно стройные девушки в черных подрясниках и белых апостольниках: они шли медленно, величаво и просто, как две мирно беседующие юные королевы. Я невольно ими залюбовалась: надо же, какой у монахинь, оказывается, бывает аристократичный вид!

– Нравится вам наша обитель? – спросила меня сестра Дарья.

– Очень нравится. А какие огромные повсюду деревья!

– Если бы вы знали, как у нас красиво было прежде, до потопа! Нашу обитель паломники называли райским уголком, – со вздохом сказала она. – Но слава Богу и за то, что еще уцелело: можно жить, можно молиться, а сад и огород нас кормят. Жаль только, что очень скоро придется все это покинуть.

– Почему? – удивилась я.

– Время теснит.

– Сестра Дарья, а ты знаешь, кто эта девушка? – спросила мать Евдокия, не давая сестре Дарье углубиться в тему о последних временах. – Это внучка Елизаветы Николаевны.

– Кассандра! Так вот вы какая…