Путь кенгуренка. Поймайте мне колобуса

Прорвавшись сквозь кусты, он принялся лихорадочно устанавливать камеру на краю площадки; я последовал за ним, весь опутанный волочащимися по земле проводами. Нам повезло, мы сумели развернуть аппаратуру, прежде чем подоспел Спотти. Мы остановились метрах в двух от «эстрады», ближе подойти не решались, чтобы не спугнуть птицу. Крис нажал кнопку, камера застрекотала, и в ту же секунду, словно он только и ждал этого сигнала, Спотти ступил на площадку. Он остановился, смерил нас царственным взглядом, затем поднялся на кучу листьев и начал свое выступление.

Я был готов услышать что-то замечательное, но Спотти был так великолепен, что мне стоило большого труда сосредоточиться на звукозаписи. Сперва прозвучали две-три пробные ноты, словно он настраивал свою флейту, а затем Спотти медленно опустил крылья, расправил хвост, так что над спиной у него засверкал белый каскад перьев, закинул голову – и из его горла полились звуки столь виртуозные, что описать их попросту невозможно. Наряду с трелями и фиоритурами, иногда даже сочного контральтового тембра, я услышал хриплый, резкий хохот кукабары, крик австралийской трещотки (напоминающий свист и щелчок пастушьего бича) и звук, который можно сравнить лишь с дребезжанием набитой камнями жестяной банки, катящейся вниз по скале. И ведь что удивительно: все эти странные, немелодичные звуки так искусно сочетались с основной темой, что ничуть ее не портили, а только украшали. Я ухитрился подвесить микрофон примерно в метре от певца и был очень доволен своей ловкостью, но когда взглянул на рекордер, то с ужасом обнаружил, что он вот-вот лопнет от силы звука, врывающегося в микрофон. Энергичными жестами я попытался втолковать Крису, какая случилась оказия; говорить я не смел, опасаясь, что мой голос попадет на звуковую дорожку. Во что бы то ни стало (объяснял я руками) нужно отодвинуть микрофон. Крис бросил взгляд на пляшущую стрелку прибора, тоже пришел в ужас и понимающе кивнул мне.

Передо мной стояли одновременно две нелегкие проблемы: во-первых, отодвинуть микрофон так, чтобы не потревожить Спотти, во-вторых, при этом не влезть самому в кадр. Придется ползти под камерой на индейский манер… Я осторожно лег на живот и пополз, чувствуя, что именно здесь специально для меня собраны колючки со всей Австралии. Вообще-то, я напрасно опасался реакции Спотти. Как истинный артист, он был настолько поглощен и восхищен собственным исполнением, что при желании я мог бы выдернуть ему все хвостовые перья. Но кто мог поручиться, что этот нарцисс не пробудится от транса и не оборвет выступление? Поэтому я старался двигаться медленно и незаметно. Именно в эти минуты я постиг важнейшую житейскую мудрость: шип, что вонзается в вашу плоть постепенно, причиняет боль неизмеримо более сильную, чем шип, который вонзается мгновенно. Все же мне в конце концов удалось перенести микрофон в точку, где можно было не бояться, что он рассыплется от мощного голоса лирохвоста. Четверть часа, пока Спотти изливал свою душу в песне, мы с Крисом пребывали в неловких позах. Но вот прозвучала восхитительная завершающая трель, после чего Спотти опустил хвост, поправил крылья и величаво удалился с площадки в кустарник.

Крис повернулся ко мне с округлившимися глазами и недоверчивым выражением лица, обычным для него, когда все идет на лад.

– Кажется, вышло неплохо, – вымолвил этот мастер преуменьшать.

Я освободил середину живота от многочисленных образцов австралийской растительности, встал и внимательно посмотрел на него.

– По-моему, тоже неплохо, – подтвердил я. – Конечно, было бы гораздо лучше, если бы он подписал контракт и приехал в Бристоль, чтобы повторить все на студии.

Крис испепелил меня взглядом, мы собрали снаряжение и пошли обратно к просеке.

– Удалось что-нибудь снять? – взволнованно спросила Джеки.

– Да, кое-что сняли, – ответил Крис с видом престарелого государственного деятеля, не желающего признаться, что ни он сам, ни его партия не знают толком, в чем суть его политики. – Но пока еще неизвестно, что получится.

– Это было как игра в кости, – объяснил я Джеки. – И почти все шансы против нас. В нашу пользу только одно: мы находились в полутора метрах от придурковатого лирохвоста, который исполнял свои лучшие номера. Ближе нельзя было подойти без риска, что певец проглотит микрофон, но, конечно, с точки зрения Парсонса, это типичный случай съемки наобум.

Крис яростно поглядел на меня, однако не успел дать сдачи, потому что в эту минуту из кустарника, весело и фальшиво что-то насвистывая, ленивой походкой вышел Джим. Он добродушно улыбнулся нам, положил на землю камеру и любовно ее погладил.

– Нет маленьких людей, – сказал он. – Не горюй, Крис… дело в шляпе… я все снял… положись на Джима.

– Что ты снял? – недоверчиво спросил Крис.

– Все сокровенные тайны жизни и быта лирохвостов, – небрежно произнес Джим. – Прихожу, а они там бегают туда-сюда, топают ногами, из себя выходят. После Дворца танцев в Слау мне еще не приходилось видеть ничего подобного.

– Что ты снял? – резко повторил Крис.