Путь комет. Молодая Цветаева

А с камешком — сбылось, ибо С. Я. Эфрон, за которого я, дождавшись его восемнадцатилетия, через полгода вышла замуж, чуть ли не в первый день знакомства отрыл и вручил мне — величайшая редкость! — генуэзскую сердоликовую бусу, которая и по сей день со мной».

Еще штрих к началу — в письме Марины Сергею, написанном уже в 1921 году: «Вы сидели рядом с Лилей в белой рубашке. Я, взглянув, обмерла: “Ну можно ли быть таким прекрасным?”» И в том же письме (написанном уже спустя десять лет после встречи!) она добавляла: «Сереженька, умру ли я завтра или до 70 лет проживу — все равно — я знаю, как знала уже тогда в первую минуту: — Навек…»

«Он весь был — навстречу, — пишет о Сергее Эфроне в своих «Воспоминаниях» Анастасия, — раскрытые руки, весь, к каждому благожелательство, дружба, сияющие добротой и вниманием глаза, вхождение в душу…»

Сережа — сын народоволки, народоволка же происходила из богатой и знатной семьи отставного гвардейца николаевских времен Дурново. И мальчик вырос в старинном барском особняке Москвы, в одном из тихих переулков Арбата. Он еще и теперь помнил залу с колоннами и хорами, стеклянную галерею, зимний сад, диванную, портретную и мезонин, соединенный с низом крутой деревянной лесенкой — такой же, как в гораздо более скромном трехпрудном доме Марины. Пять лет Сергей учился в престижной частной гимназии Поливанова, но потом трагические события, разразившиеся в семье, привели к продаже дома, и Сергей переехал в Петербург к своей старшей замужней сестре Анне. Еще в гимназии он начал страдать от бесконечной череды прилипавших к нему болезней; в 1910-м обнаружился еще туберкулез. И начались его скитания по санаториям.

Театрализованные игры в Коктебеле. Слева — Волошин

Сергей был ровно на год младше Марины; он даже не закончил гимназию…

На террасе волошинского дома

Слева направо: Вера Эфрон, Марина Цветаева, Лиля Эфрон, М. Гехтман, неизв. лицо, Сергей Эфрон, Магда Нахман, Е. О. Волошина. 1911 г.

На террасе волошинского дома

Слева С. Эфрон и М. Цветаева, в глубине — Волошин

В мастерской Волошина. 1911 г.

В этом году (и еще в 1913-м) в Коктебеле увлекались фотографированием. К счастью, многие фотографии уцелели. Их скверное качество все же не лишает нас возможности взглянуть на тогдашних обитателей волошинского дома. Вот на одном из снимков мы видим как бы сцену из жизни древней Киммерии: некто, похожий чуть ли не на Зевса (это, конечно, Волошин), воздев руку, вещает нечто непререкаемое, и ему благоговейно внимают юные гурии в шароварах и туниках, с венками на головах; а вот вся компания сидит на террасе за длинным деревянным столом вокруг самовара, большой уютной семьей. Волошина здесь нет, — возможно, именно он и фотографирует, — и место хозяйки у самовара занимает мать Максимилиана Александровича Елена Оттобальдовна («Пра», как все зовут ее с этого года, что означает сокращенное «праматерь»). На другой фотографии — сестры Эфрон, Вера и Лиля, Сергей, Пра и Марина. Они сидят в кабинете Волошина, среди его книг. А вот и отдельно Марина — с раскрытой на коленях книгой, в том же кабинете. Округлое девичье лицо, какая-то милая незащищенность взгляда, короткие волосы, которые на снимках постоянно получаются темными, хотя были светло-русыми. Еще один снимок: опять терраса, наполненная постояльцами дома; в центре стоит Марина, а на переднем плане, опершись о притолоку, стоит Сергей Эфрон — похоже, что тут запечатлено чтение стихов Мариной. А вот и снова — Сережа и Марина. Первый выглядит здесь старше своих лет, Марину же сильно уродует пенсне. Других их совместных фотографий того времени нет, но на групповых они всегда рядом. Вот Сережа в шезлонге, под голову подложена подушка, он устало откинулся на нее (нездоров!), а рядом верным стражем в «матросской» блузке — Марина. Тут же сестры Эфрон, Владимир Соколов (в будущем актер Камерного театра).

Елена Оттобальдовна Волошина (Пра), Марина и Ася в волошинском доме. 1911 г.

С Максимилианом Александровичем отношения в Коктебеле утратили остатки «светскости», которая все-таки сковывала Марину в Москве. Макс стал дорогим другом, которому можно было доверить все. Но и доверять было не надо, потому что он все сам угадывал с полуслова — и без слов. От него исходило постоянное тепло не просто сердечного внимания, но восхищения — и как раз тем самым, чем она сама в себе больше всего дорожила.