Путь между

Король очнулся от холода и довольно долго неразборчиво бранил Йоттея за отсутствие комфорта в Его хваленном веллиарами Царстве Мертвых. Он слишком хорошо помнил уютную комнатку, полную умерших вещей, и хрустальный обломок скипетра, чтобы сомневаться в их предназначении. Но Тьма всех побери, если ему заранее приготовили помещение, зачем так тянуть с заселением? И почему, муравьев им в печенку, здесь водятся проклятый гнус и комарье?! Подрожав еще немного, он пришел наконец к выводу, что подобный дискомфорт присущ скорее жестокосердной Жизни, чем сулящему покой Призрачному Царству по ту сторону Последнего Порога.

И, решив жить дальше, открыл глаза.

Ночное небо привычно подмигивало знакомыми созвездиями, с реки, вполне кроткой, хотя и немного мутной, тянуло туманом, в подлунном мире царили тишина и покой. Превозмогая ломоту во всем теле и жуткую боль в голове, Денхольм сел и осмотрелся, с трудом фокусируя в одной точке взгляд легкомысленно разбегающихся в разные стороны глаз. Осмыслив увиденное, он откинулся на спину, закрыл глаза и глухо застонал. В голове упорно вертелась одинокая фраза: «Вот так и трясут основы Мира». Просто фраза, без заполошных эмоций и истеричных восклицательных знаков.

Он лежал на вспаханном скальном плато. Волнообразные борозды морщинили гладь отшлифованных до блеска оснований — бывших каменных вершин, срезанных подчистую.

Рядом, уцепившись за застрявший в расщелине посох, растянулся проводник, своим тощим телом прикрывая бесценную лютню. На лице его по-прежнему стыло выражение страшного ирреального восторга, кровь из прокушенных губ засохла, стягивая подбородок, заставляя и без того изуродованный шрамом рот растягиваться в зверином безумном оскале…

Санди отбросило уардов на двадцать и придавило развороченной лодкой. Искалеченные руки по-прежнему сжимали обломок весла. Шут не подавал признаков жизни, словно прячась от неведомого врага.

Немного полежав и с трудом заставляя себя думать, король решил начать возвращение со своего друга детства. Широким полукругом обогнув жутко скалящегося Эйви-Эйви, постоянно путаясь в последовательности перемещения рук и ног, спотыкаясь и падая, он дополз до коченеющего Санди. Вечность бесполезных усилий позволила согреться и сделать неутешительный вывод о том, что начинать надо было все же с проводника. Стараясь покрепче ухватить друга за ногу, Денхольм пополз обратно, теряя четвертую точку опоры и вследствие этого бороздя носом скалы гораздо чаще.

Наконец, дотащив свою нелегкую ношу до скульптурной группы «проводник-посох-лютня», король позволил себе ненадолго отключиться, собираясь с силами. Мысль о том, что Санди очнется и увидит оскал Эй-Эя, заставила его прийти в себя и оттащить шута в сторону от богомерзкой усмешки. Во избежание разрыва неокрепшего сердца.

Отирая со лба праведный пот, король напился воды из грязноватой выемки в скальной породе и, с трудом шевеля разбитыми вдрызг губами, не то проворчал, не то просто подумал, забыв, как произносятся слова:

— А бурдючок с теплым винцом сейчас бы не помешал!

— А когда он мешал? — дальним эхом откликнулся бесцветный голос, выговаривая втрое меньше букв, чем следовало.

Денхольм подпрыгнул, ставя рекорд в черепашьих спортивных состязаниях, и с подозрением уставился на Эйви-Эйви. Проводник исхитрился закрыть глаза и теперь пытался закрыть рот. Кровавая улыбка, сделавшая бы честь любому вампиру, упорно боролась за существование.

Король подполз поближе, черпнул пригоршню воды в ближайшей луже и вылил в незакрывающийся рот. Эй-Эй поперхнулся комком грязи, и стягивающая губы неопрятная гримаса, размокнув, сползла с его лица. Денхольм вздохнул с облегчением.

— Приходи в себя поскорее, — посоветовал он проводнику. — Санди совсем плох!

— А что ты там о вине говорил? — с жаром несбыточной надежды спросил не шелохнувшийся Эй-Эй.

— Я просто мечтал…

— А…

Несколько бесценных минут ушли на то, чтобы расцепить сведенные судорогой пальцы проводника и вызволить посох. Вдвое больше — на то, чтобы вытащить из-под хозяина лютню. Бег на карачках Эйви-Эйви, к великой гордости короля, не осилил и пополз на животе, упираясь локтями и коленями. В последнем рывке, достойном героической песни, проводник дотянулся до шута и схватил его за холодную руку.

— Жив! — заверил он через несколько мгновений, растянувшихся в бесконечность. — Замерз немножко, но жив. И в сознание, сволочь, возвращаться не хочет! А мы вот так! Получай, дезертир! — и с такой силой чуть ли не в узел завязал шуту мизинец, что король завопил от ужаса, а разом очнувшийся Санди — от боли.

Столкнувшись полубезумными взглядами, друзья детства смолкли лишь на миг и снова завопили, на этот раз от радости, над телом оглохшего и канувшего в небытие проводника.