Путь между

Чудное зеркало, не отражающее горных кряжей. Только легкая рябь морщинит стекло. Только чуть видимый пар колышется над смутной зыбью, словно ветер гонит облака…

Несколько отдышавшись, король дернулся от более прозаичного чувства, ощупывая заросший подбородок. Сочетание слов «зеркало» и «вода» вызвало вполне законные ассоциации. И не до конца отмытое от въедливой болотной слизи тело громогласно затребовало внимания.

С победным кличем, спугнувшим священную тишину, Денхольм устремился вниз по дороге, к озеру. И завис в полууарде от земной тверди, подобно нашкодившему щенку.

Среди тщетных попыток вывернуться из цепких пальцев проводника король прихватил взглядом шута, так же забавно и беспомощно болтавшегося в другой руке. И сразу перестал барахтаться, вслушиваясь в мерный, чуть слышный речитатив ставшего непривычно торжественным старика:

— …они называют эти девять озер Наурогри — Следы Кователя — и чтят как величайшую святыню своего народа. Долгая и мучительная смерть ждет любого, хоть в мыслях осквернившего их вечно теплые воды… Стойте и смотрите, не каждому из смертных дано увидеть кисею тумана над священными волнами.

Сильные жилистые руки наконец поставили их на землю, но правая ладонь чуть обняла плечо короля, а левая — притянула Санди. И королю стало легко и покойно под защитой этих тонких, больше похожих на сучья высохшего дерева, рук. И радостно оттого, что стоят они трое — единым существом, и нет между ними преграды…

Так они и простояли до тех пор, пока солнце не преодолело какой-то одному ему ведомый заслон и не коснулось синей воды. Озеро вспыхнуло ослепительно яркой искрой, а когда зрение вернулось в воспаленные глаза — ни ряби, ни тумана на его поверхности уже не было.

— Гномы чтили Великого Мечника, — тихо пояснил Эйви-Эйви, — они считали его своим. Настолько своим, что позволили построить дом неподалеку от Наурогри и дорогу до него проложили. Воистину блажен тот, в чьей власти каждый день любоваться небесными водами озера!

— А на карте с западных склонов Сторожевых гор ни речушки не спадает, — с сомнением пробормотал Санди. — Об озерах вообще молчу: нет там озер!

— И не будет, — не повышая голоса, успокоил проводник. — Гномы убьют любого, посмевшего изобразить хоть одно из Наурогри, на бумаге, на коже, просто на земле — им без разницы. Истинная святыня не терпит жалких подобий!

— Ты ведь был на этих берегах, не так ли, Эйви-Эйви? — с улыбкой спросил Денхольм.

— Был, — кивнул старик. — И долгие годы сердце мое разрывалось от тоски. И в пути я лелеял мечту показать вам, неразумным, это чудо. А вы — смывать нечистоты!

— Прости, старина, но мыться-то ведь тоже надо! — несколько виновато развел руками шут.

— Чуть выше в горах есть два источника: теплый, будто воды Наурогри, и холодный, будто снежные вершины. Синий, словно пламя на дне сапфира, и зеленый, будто пух первой листвы, они мешают свои струи в Гномьей Купели — там Бородатые проходят обряд очищения. Собираясь в огромной каменной чаше, дважды в день вода неистовым фонтаном взмывает вверх, выплескиваясь, оседая в веренице прогретых солнцем ложбинок… Вот там-то мы и приведем себя в порядок.

Они спустились вниз по тропе, пошли берегом озера, совсем рядом от сводящей с ума синевы в прорезях темно-зеленых листьев кувшинок. Зоркий шут высмотрел сквозь прозрачную толщу скользящих по самому дну медлительных рыб с золотисто-медной чешуей.

— Эти твари съедобные? — моментально заинтересовался прозаичный Санди, обеими ногами стоявший на грешной земле.

— Безусловно, — подтвердил проводник. — Но к твоему разочарованию, мой вечно голодный господин, они еще и священные, как все, что водится в этих удивительных водах. Раз в год, во время великого праздника Раймтан, когда Кователь в жестокой битве отнял Искру Живого Огня у Тени и впервые запалил Свой Горн, в недрах Горы зажигаются тысячи факелов, гудят все горны, и старые, и новые, и лучшие гномы поют тягучие гимны, вплетая слова в огромную серебряную сеть. Той сетью девять Старейшин вытягивают из всех Наурогри по сто двадцать шесть медноперых рыб, и женщины в лучших одеждах, с драгоценными камнями в волосах, потрошат их сверкающими алмазами пальцами, жарят на жаровне, поставленной над главным горном, и дети разносят угощение — по две рыбы на большую семью, по рыбе — на малую. Каждый гном — и краткобородый сопляк, и украшенный сединою мудрости старец — вправе рассчитывать на кусок священной рыбы во имя жара огненных горнов — да не потухнет их пламя вовеки! — во славу Четверорукого Бога…

— Почему Четверорукого? — еле слышно выдавил Санди, придавленный торжественностью обряда простого поедания жареной рыбы.

— А сколько, по-твоему, нужно рук, чтобы одновременно держать молот, клещи, кирку и топор? — вновь обретя свой ехидный тон, поинтересовался Эй-Эй.

— Красивый обычай, — мечтательно завздыхал Денхольм. — Вот бы посмотреть… Хоть одним глазком…

— Для этого нужно выколоть себе второй глаз. И назваться Другом Гномов, Эйвкастом…

— Трудно, да? — без особой надежды спросил король.