Путь наверх

— Он может быть хитер сколько влезет, пока мы с ним ладим,— сказал я.— Послушайте, Реджи, вы это серьезно насчет Сьюзен? Неужто правда она все это говорила?

— С какой стати было мне так шутить? — Он, казалось, даже слегка возмутился.— Это истинная правда. Я заговорил с ней о «Ферме», а потом упомянул о вас — в числе остальных участников спектакля. Сказал, что я не в таком уж восторге от вашего исполнения, и она сразу ринулась защищать вас. И с этой минуты только и было разговору, что о Джо Лэмптоне. Она вся так и светится, когда говорит о вас. Тут не может быть никаких сомнений — глаза у нее делаются пьяными от радости. У вас сейчас они тоже такие, кстати сказать.

— Выпьем еще,— сказал я поспешно.

— Теперь моя очередь платить. Не пытайтесь обойти меня.

— Я выпиваю две кружки на вашу одну, так что такой порядок только справедлив.

— Ну, уж это пустяки,— неуверенно возразил он, но мне было ясно, что он доволен. Он поглядел по сторонам.— Мелкое провинциальное чиновничество. Великий боже, что за компания! Знаете, Джо, я отдал бы годовое жалованье, лишь бы выбраться из этого города.

— Я не согласен с вами. Я стою за маленькие города. Если только они того сорта, что мне по душе.

— Хорошо вам так рассуждать, старина. Вы — подающий надежды молодой талант. Вы выделяетесь на общем фоне. В таком месте, как Уорли, вы можете пойти далеко. И притом для вас все это в новинку. Попробовали бы вы прожить здесь всю жизнь — сразу заговорили бы по-другому.

— Я ненавижу город, в котором родился,— сказал я.— Но это совсем другое дело. Понимаете, Дафтон ужасен. Это вонючая дыра. В буквальном смысле слова вонючая. Он смердит, это труп. А в Уорли жизнь бьет ключом. Я это сразу почувствовал, как только ступил сюда. И она так захватывает тебя, что через пять минут ты уже забываешь обо всем. У этого города есть даже своя история, и каждый день ты открываешь здесь что-то новое…— Я осекся. Я говорил слишком горячо, слишком раскрывал душу.

Реджи улыбнулся.

— Можно подумать, что вы говорите о женщине, а не о самом заурядном городе с двумя-тремя фабриками. Вы чудак, Джо.

Тут к нашему столику подошел Тедди Сомс.

— Мы все здесь чудаки,— сказал он и громко рыгнул.— Прошу прощения, я, кажется, слегка на взводе. А ведь не с чего бы. Когда я был в летных частях, от такой малости я бы ничего и не почувствовал вовсе.— Он тяжело плюхнулся на стул.— Голосую за новую войну.

— Типун тебе на язык,— сказал Реджи.— Никогда не было мне так скверно, как во время войны.

— Надоедает, это верно,— сказал Тедди.— Но зато куча денег и никаких забот. Пива хоть отбавляй, табаку хоть отбавляй, женщин хоть отбавляй. Споем нашу старую, летную, а, Джо? — И он затянул негромко: «Коты на крышах и на карнизах…»

— Не стоит,— сказал я.— Рановато еще для нецензурных песен.

— Совсем забыл, что я теперь респектабельный,— сказал Тедди.— Когда-то я пел эту песенку во всех фешенебельных отелях Линкольншира. И все ребята, во главе с капитаном, подтягивали. Счастливые денечки!

— Для тебя, может быть,— сказал Реджи.— А для меня это был ад. Сначала — ученье. Потел под палящим солнцем в колючем шерстяном белье. Затем чистил картошку. Затем стал самым нерадивым писарем во всей английской армии. Вот тут какое-то время я, правду сказать, был безмятежно счастлив. По крайней мере мне не приходилось иметь дело с заряженными винтовками и прочими не менее опасными предметами. Затем какой-то бесчеловечный чиновник из военного министерства принялся урезывать личный состав штабов, и я из самого нерадивого писаря превратился в самого напуганного рядового. День, когда я снова надел штатский костюм, был счастливейшим в моей жизни. И что же — возвращаюсь домой и узнаю, что подлая Библиотечная ассоциация сделала вступительные испытания в десять раз более сложными, чем прежде, так что женщины и разные типы, которые отсиживались в тылу, получили теперь перед нами преимущество…

— О служебных делах не говорить,— сказал Тедди.— А Библиотечная ассоциация — это служба. Тут нет никаких сомнений.— Он поглядел на меня, протянул руку и пощупал материю моего костюма.— Шерсть первый сорт,— сказал он.— А взгляните на эту рубашку, на этот галстук! Боже милостивый, неужто все по талонам, мистер Лэмптон?

— У него большие связи,— сказал Реджи и поднял, словно салютуя, сжатую в кулак руку.— Голосуйте за лейбористов!

— Бросьте дурить,— сказал я.— Вы же знаете, что Хойлейк терпеть не может политики.

— Это не политика,— возразил Тедди.— Просто поговорка. Реджи, бывало, писал ее мелом на танке, прежде чем ринуться в битву.

— Ни разу в жизни не влезал внутрь танка,— сказал Реджи.— Видел только однажды, как немец открыл люк башни Шермана и бросил внутрь ручную гранату. Чувство безопасности, которое танки внушают на первый взгляд, совершенно иллюзорно. Честно говоря, я сторонник старой доброй войны на измор, когда ты сидишь в уютном бетонированном блиндаже, а артиллерия делает за тебя все дело. Но я так и не сумел убедить в этом генеральный штаб. Мне все время приходилось наступать — по всей Африке, по всей Италии.