Путь солдата

После Брагина – Хойники. Перед этим городком прошли мимо концлагеря – большого, огороженного колючей проволокой участка поля с вышками на углах. Он был уже пуст. После короткой остановки выступили дальше. Прошли одну деревню, другую. Обе сожжены: первая – давно, вторая – только что, когда через нее проходил фронт; кое-где еще над сгоревшими хатами вился дым. Сиротами стояли обгоревшие печи с торчащими вверх трубами. Когда выехали за деревню и спустились за бугор, прикрывающей ее, встретилась повозка. Корова везла телегу, покрытую одеялами и тряпками. Сбоку шла пожилая женщина. Она была чугунно-синего цвета и от внутренней дрожи почти не могла говорить. Мы поняли, что в дни, когда здесь проходил фронт, женщина отсиживалась в болоте за деревней. На наши расспросы она откинула закрывавшее повозку одеяло. Под ним лежала куча ребят – мал мала меньше. Тоже посиневшие и, как нам показалось, почти недвижимы. А деревня, куда она ехала, – догорала!

Не первый раз встретился я с лихой бедой. Война принесла для населения, в первую очередь для женщин и детей, неисчислимое количество бед и несчастий. На Курской дуге в одной из деревень, оставленной немцами и взятой нашей пехотой без единого выстрела, я наткнулся на убитую женщину с мертвым ребенком на руках. Уходя, немцы в бессильной злобе обстреляли деревенские хаты, убили и ранили нескольких не успевших спрятаться жителей.

К убитым и раненым в военной форме волей-неволей как-то привыкаешь. Иногда можно себя и мысленно приструнить – нечего переживать, сам завтра будешь лежать здесь же поблизости или идти вот так, обливаясь кровью и пугая окружающих…

К безвинно убитым женщинам и детям – не привыкнешь никогда!

Теперь впереди у нас были Мозырь и Калинковичи, ставшие важными опорными пунктами немецких войск. После краткого отдыха, за время которого порядком отощали из-за плохого, еще не наладившегося снабжения, выступили маршем к большому белорусскому селу, Юревичи. Был конец октября. Долго месили сапогами грязную, разъезженную дорогу. К вечеру подошли к Юревичам. Дома стояли темные, пустые. На улице, идущей вдоль деревни, – грязь по колено, сапоги засасывает. Не помню, по какой причине, но я оказался один. Впереди, во тьме, увидел бредущую корову. Я решил привести ее на кухню. Будь что будет! Что это самое настоящее мародерство – понимал, но не мог удержаться от соблазна: не мы, так пехота съест заблудившуюся коровенку. Я прибавил шагу, корова тоже. Сделал рывок бегом, но и она припустила. Не раздумывая, схватив рукой болтающийся передо мной хвост, пытался остановить ее. Не тут-то было. Перепуганная корова потащила меня с такой дьявольской силой, что едва успевал переставлять ноги, глубоко увязавшие в жидкой глине. Чувствуя, что сейчас или упаду, или оставлю в глине сапоги, я разжал пальцы и отпустил хвост. Корова сразу же сбавила шаг, но я уже не пытался догонять ее, чувствуя себя достаточно наказанным за свое легкомыслие.

Ночевали в каком-то доме. Измученный длинным переходом и возней с коровой, я, как был в мокрой шинели и грязных сапогах, так и лег не раздеваясь недалеко от двери, прямо на полу. Всю ночь к селу подходила пехота. Утром нас лежало в пять раз больше – один на другом. Кто входил в дом, как перешагивали через меня,- ничего не слышал.

Позднее не раз вспоминал свой необычный кросс по Юревичам и не мог удержаться от смеха.

За Юревичами мы задержались. Гитлеровцы заранее построили здесь линию обороны и уцепились за нее. Нашу пехоту встретили немецкие огнеметчики. Всякое оружие, примененное первый раз, всегда кажется страшнее. Но и огнеметы не помогли. Через несколько дней полки прорвали вражескую оборону, и мы вышли в бассейн реки Припяти. Стоял декабрь, морозы уже давали о себе знать, но многочисленные притоки Припяти и болота не замерзли. Наступление дивизии приостановилось. Не только противник был тому причиной. Новый вражеский рубеж проходил по возвышенности, заросшей лесом, мы же наступали по болоту. Даже нам, видавшим виды на Сучане, было не по себе: с мокрыми ногами и одеждой на холоде много не навоюешь. Но приказа занять оборону не поступало. День за днем стрелковые батальоны ходили в атаку и откатывались назад, неся потери.

В один из вечеров я вместе с начальником штаба дивизиона капитаном Владимиром Кожевниковым, назначенным к нам недавно, грелись кипятком в штабной полуземлянке-полублиндаже, расположенной в районе огневых позиций. Солдатский котелок стоял перед нами на столике, сооружением из тонких колышков, а мы сидели на некоем подобии нар из толстых кольев.

Вошел Новиков. Кривая усмешка исказила все его обычно доброе лицо.

– А, чаи распиваете! – зло крикнул и – бац по котелку рукой, сшиб со стола!

Мы с Кожевниковым встали, с недоумением глядя на майора. Чужим для меня голосом он заорал: