Путь стрелы

— Что, Гришенька, что ты так смотришь?

Гриша ошарашенно, точно не веря своему счастью, коротко вздыхая, смотрел на нее снизу вверх, сидя на корточках у ног Светы. И я услышала, как эхом отдалось слово «Гришенька», произнесенное разными женскими голосами: так же нежно, нараспев говорили ему «Гришенька» предыдущие жены, которых, оказывается, было уже три, о чем Света сообщила мне на ухо. Но, наверное, ни на кого Гриша не смотрел таким кротким, прибитым взглядом, как на мою красавицу подругу. Друг разлил шампанское и неуверенно произнес: «Горько!»

Света с Гришей поднялись на ноги и торжественно поцеловались. Потом еще и еще, точно нас тут не было, свидетелей.

— Давай на «ты», — обратился ко мне Гриша и проницательно посмотрел на меня. — Я о тебе все знаю. Но странно, что вы со Светой подруги. Вы — разные. Светлана — девушка из старофранцузской баллады, которую исполняют под лютню. — Он осторожно погладил Свету по голове.

— А меня исполняют под пионерский горн, — дружелюбно сказала я.

Гриша вдруг сильно сжал мою ладонь.

— Понял, все понял! Да, вы похожи.

Света сказала, лукаво улыбаясь:

— Моей подруге не нужен аккомпанемент, она и соло звучит неплохо. — И озабоченно спросила меня, точно в комнате, кроме нас, никого не было: — Тебе понравился мой муж?

— Надо немного выпить, тогда мы все друг другу сильно понравимся, — сказал Гришин приятель.

Гриша снова внимательно посмотрел на меня.

— Нет, девушкам пить не надо. Вот что, девчонки, поехали вдоль по Питерской!

— Тебе нельзя за руль, — любуясь мужем, сказала Света.

— Пустяки. Ну как — рванем на себе рубаху! Здесь вы обе не в своей тарелке, особенно твоя, Свет, подруга... Мы с тобой привыкли уже... ко всякой обстановке.

— Это вы ее приучили, — тихо сказала я.

Но он услышал, снова сильно сжал мою руку и шепотом сказал:

— Я страшно люблю Светлану. Это единственный в моей жизни свет.

И мы поехали на его машине в заснеженный лес, где пили шампанское, лепили снеговика, бросали друг в друга снежки и вообще ужасно веселились, а потом приехали на квартиру, где все еще бушевала хозяйкина свадьба, и вповалку разом уснули. Утром я тихо, как вор, открыла дверь и с чувством непоправимого несчастья оставила Свету, молчаливо сидящую в углу, где валялись засохшие розы, ее трезвой, бессонной судьбе.

...С того дня прошло лет пять, и вдруг мы со Светой встретились на окраине Москвы. Оказалось, она теперь живет неподалеку от меня. Она была такой же прекрасной, с косой, уложенной вокруг головы.

— Как класс? — спросила она меня, и я принялась рассказывать, перехватывая сумку с продуктами из одной руки в другую.

Она слушала меня с видимым выражением скуки, потом не выдержала:

— Ну да, ну да, тебе это все еще интересно... Я же всех начисто забыла. Помню, Уточкина какая-то была, Вера, что ли?

— Валя! У нее двое детей.

— А помнишь, как они выгнали меня с твоего дня рождения?..

Потом мы оказались у нее дома. Мне не очень этого хотелось, но оказалось, что привычка поступать так, как хочет Света, с годами во мне не притупилась. Пока мы шли к ней, она успела рассказать, что живут они с Гришей ужасно, только сын и держит. После этого ее признания мне еще больше не захотелось видеть ее Гришу.

— А-а! — сказал он, увидев меня. — Входите, входите. — Он был навеселе. — Рад. Что же вы ушмыгнули тогда с первого представления в нашей жизни? Почувствовали бездарность дальнейшего? Оно и правда оказалось бездарным. На редкость пустым, правда, Света? — Он потянулся и простонал: — Господи, как же скучно!

Света молча прошла в свою комнату — посмотреть на спящего сына.

Гриша снял с меня шубу, крепко взял за руку и повел на кухню, где на подоконнике стояла початая бутылка водки.

— Ну, выпейте за нас, за нашу со Светой супружескую жизнь! Не хотите? И никто, что характерно, не хочет! Казалось бы, прямая обязанность гостя притворяться, что у хозяев все хорошо, а в нашем доме, заметьте, никто не хочет считаться с условностями... Но почему вы не приходили, ведь вы тоже, кажется, обосновались в столице? Впрочем, правильно сделали, все было очень неинтересно, весьма скорбно все было. — Он поежился и повторил: — Не-ин-те-ресно. Нам и двоим на этой сцене повернуться негде с нашими громами и молниями. Да я-то ладно, я могу и в уголке посидеть, а вот Светлана — существо монологичное, не терпящее голосов рядом с собой. Она ведет свою партию одна, в полном одиночестве, и не надорвется, уверяю вас. Я долго ей подпевал, потом эдак подхрипывал, потом пытался просипеть ей о том, что я тоже живой человек, меня понимать немного нужно, разговаривать со мной, что у меня тоже своя жизнь, свои мысли, своя...

— Бутылка, — сухо подсказала Света.

— И свой угол есть у меня, — как бы не слыша ее, проговорил Гриша с пьяной гордостью, — и вон, — он кивнул в сторону заснеженного окна, — у меня есть своя машина.

— А также у тебя есть своя чашка, ложка и любовница.

— Свет, а взгляды у меня свои есть?

Света промолчала и опрокинула в рот Гришину рюмку. Он снова обернулся ко мне, широко улыбаясь: