Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем) (СИ)

— Позвольте? — он спросил это по-английски, улыбаясь и протягивая руку Татьяне. Та сделала бровями в мою сторону и встала. Джек положил её руки себе на плечи, свои устроил (ах, нахал!!!) на её талии, что-то шепнул, она кивнула — и они, нырком уйдя в сторону, понеслись вокруг костра. Под русскую народную музыку в английском народном танце (я такой видел по телику несколько раз).

Вадим, продолжая насвистывать, толкнул меня локтем. Безо всякой задней мысли, конечно, но я нахмурился, наблюдая за красивыми движениями Джека и моей девчонки.

— Подкрался к девочке-подростку, — пробормотал я, поднимаясь. — Эх, пропадай моя телега, экипаж машины боевой! Подвинься, Джек!..

…Вообще-то плясать на пустой (не первый день) желудок тяжеловато. Поэтому скоро все вновь сидели по местам, отдыхая после вызова, брошенного ночи, смерти и зиме, и слушали, как поёт Басс…

— Надоело

Говорить и спорить

И любить

Усталые глаза…

В флибустьерском дальнем синем море

Бригантина поднимает паруса!..

… - А может, ты споёшь, Олег? — предложила Наташка Мигачёва. — Ты же вроде бы научился играть?

Басс, подлец, немедленно и готовно протянул мне инструмент.

— Но петь-то я лучше не стал, — заметил я, бросив на него многообещающий взгляд.

— Да, — согласилась Танюшка, — петь ты можешь в приличном обществе только при очень громком аккомпанементе. Достаточно громком, чтобы тебя заглушить.

— Спасибо, Тань, — невозмутимо ответил я, принимая инструмент, — я постараюсь аккомпанировать погромче.

Я в самом деле разучил знаменитые "три аккорда", которыми можно сопровождать любое пение вообще. И сейчас аккуратно подобрал их, а потом, решившись, негромко запел — едва ли не впервые так, один и при всех, запел то, что пришло мне в голову неожиданно:

— Мальчишеское братство неразменно

На тысячи житейских мелочей…

И всякое бывает,

Но дружба непременно

Становится с годами горячей… — и я услышал, как Танюшка поддержала, негромко,

чтобы не глушить меня, но ясно и умело:

— Уходит бригантина от причала…

Мои друзья пришли на торжество,

И над водой, как песня, прозвучало:

"Один за всех — и все за одного!"

Один за всех — и все за одного…

…Краем глаза я заметил, что Серёжка Лукьяненко поднялся и вышел наружу из нашей загородки. Вышел и вышел (ну, может, в туалет?), но я всё-таки был князем — и меня словно толкнуло.

— Я сейчас, Тань, — пробормотал я уже начавшей укладываться Танюшке. Она проводила меня спокойным взглядом…

…"Снаружи" всё падал и падал снег. Я на миг прикрыл глаза, посмотрел. На сугробах чернели ямы следов — Сергей ушёл в лес, и я, тут же провалившись почти по пояс, зашагал за ним, мысленно ругая себя и держа ладонь на рукояти даги, а главное — пока что не очень понимая, что это Серого понесло в лес и за каким чёртом я иду следом.

Сергей, как оказалось, ушёл недалеко. Мне сперва показалось, что его тошнит — он стоял между двух деревьев, упершись в них ладонями без краг, и спина, обтянутая меховой курткой, вздрагивала. И лишь подойдя ближе, я понял, что Серый плачет.

Он услышал меня, обернулся. Слёзы блестели на щеках дорожками, лицо подёргивалось. Я думал, что он сейчас заорёт на меня, но вместо этого Серый вытянул ко мне руку:

— Потрогай, — тихо сказал он, проглатывая рыдание. — Потрогай!

— Ч-что? — не понял я.

— Потрогай! — потребовал он, и я коснулся холодных пальцев, к которым пристали крошки коры. — Я живой, Олег, — он снова сглотнул. — Понимаешь? Я настоящий. Я живой, я хочу жить. Олег, кто дал им право сделать меня и обречь на смерть?! Я не игрушка, я люблю Вильму. Я хочу писать книги! Я отказываюсь играть в их б…ские игры! И не хочу, чтобы игры играли в меня!

Я молча слушал его. действительно, что я мог ему сказать? Больше того, горькие, горячие слова Серого рождали и во мне бессмысленное протестное чувство — до скрежета зубов. По какому праву меня кто-то обрекает на никому не нужную гибель?! Резким жестом, сам не очень понимая, что делаю, я вытянул перед собой руки, растопырил пальцы. Мне четырнадцать лет. Вот мои руки… вот я пошевелил пальцами… Я — мальчик, у меня длинные ноги… вот они, в меховых унтах… Я люблю жареное на углях мясо и не люблю варёный лук… Мечтать мне нравится, и я боюсь темноты…

Как же так?! Кто приговорил меня?! За что?!

— Не хочу, — прошептал я. — Не хочу, не хочу…

Сергей кусал губы и плакал. Так плачут от нестерпимой обиды, когда ничего нельзя изменить.

ЛОВУШКА.

— Пойдём. — сказал я, скручивая в себе тоску усилием воли. — Пойдём. Надо спать. Надо быть сильными. Я понимаю, что всё это чушь, но мы должны жить. Хотя бы ради наших друзей и наших девчонок… И ещё… вот что. Ты прав. Мы настоящие. Ну так давай будем жить по-настоящему. Хотя бы попробуем.

Вячеслав Бутусов

Одинокая птица — ты летишь высоко

В антрацитовом небе безумных ночей,

Повергая в смятенье бродяг и собак

Красотой и размахом крылатых плечей.

У тебя нет птенцов, у тебя нет гнезда,

Тебя манит незримая миру звезда,

А в глазах у тебя — неземная печаль…

Ты сильная птица, но мне тебя жаль.

Одинокая птица, ты летаешь высоко,

И лишь безумец был способен так влюбиться!

За тобою вверх подняться,

За тобою ввысь подняться,