Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)

Аркебуза Фергюса коротко щёлкнула. Бежавшая передней огромная птица остановилась и с гневным клекотанием затанцевала на месте. Фергюс ошалело выругался по-ирландски — его пуля отскочила от перьев!

Я мгновенно оценил обстановку.

— Назад, к нашим! — приказал я.

— А ты?! — Анри сжимал в руке палаш. — Ты как же?!

— У меня револьвер…

— Да от них пули… — начал Фергюс, но я зарычал:

— Убирайтесь! — и, встав на колено, принял изготовку для стрельбы.

Передняя птица неслась, откидывая голову назад для удара. Полсотни метров… сорок… тридцать… Тах! Тах! Тах, тах, тах!

Всё-таки револьверные пули — не аркебузные, да и целил я в голову — диатрима рухнула, её клёкот захлебнулся, огромные оранжевые лапы вырывали клочья травы с дёрном. Я прицелился в другую — трах, трах!.. щёлк!

Диатрима мотала головой, приплясывая то на одной, то на другой ноге — я, кажется, выбил ей глаз. Но три её соратницы обогнули раненую с обеих сторон.

И неслись на меня.

Я открыл шторку барабана, начал выбивать гильзы. Говорят, у западных револьверов экстракция одновременная — барабан откинул в сторону, а гильзы сами из него выпрыгивают…

Всё.

Жёлтый клюв — секирой — навис надо мной.

И обрушился…

…на подставленную аркебузу Фергюса.

Второй удар пришёлся ему в левое плечо… И я услышал, как он, падая, бросил мне залившимся кровью ртом:

— За что я тебя люблю, русский — с тобой всегда весело!

Он дал мне две секунды. И на третьей я влепил три пули, которые успел вставить в барабан, в близкий и бессмысленный птичий глаз.

…Двух уцелевших и одну раненую диатриму ребята разнесли в клочья. Юджину разодрали правое плечо, Йенсу — правое бедро, но больших потерь не было.

Вот только Фергюс умер на руках у Димки буквально через минуту после того страшного удара, сломавшего ему плечо и разорвавшего артерию на шее.

— Мне бы только чтоб жизни

Смерть моя пригодилась…

— тихо сказал Йенс, кладя мне руку на плечо. Димка тихо, безутешно плакал над телом друга, стоя рядом с ним на коленях. Остальные молчали.

— Неруда? — спросил я. Йенс кивнул. — Он мне жизнь спас…

— А ты спас ребят, — ответил Йенс.

— Я возьму его аркебузу, — сказала Ингрид. — Тань, поучишь меня стрелять?

Димка очень осторожно уложил удобней голову Фергюса. Поднялся с колен, не пряча мокрых глаз. Сказал:

— Он меня спас… на балтийском побережье… Почти пять лет мы вместе… были… Вот ведь чушь-то какая, даже не в бою, даже не в бою…

— В бою, — вдруг сказала Зорка. — В бою. В этом мире всё — бой.

Димка несколько секунд смотрел на неё. Потом достал свой топор.

— Отрублю голову этой… твари. Фергюсу на могилу. Он был бы доволен.

И, сглотнув комок, пошёл к мёртвым птицам.

Водой наполненные горстиКо рту спешили поднести…Впрок пили воду черногорцы —И жили впрок. До тридцати.А умирать почётно былоСредь пуль и матовых клинковИ уносить с собой в могилуДвух-трёх врагов, двух-трёх врагов!Пока курок в ружье не стёрся —Стреляли с сёдел и с колен,И в плен не брали черногорца —Он просто не сдавался в плен!Семь сотен тысяч равных порцийВоды живой в одной горсти…

И проживали черногорцыСвой долгий век. До тридцати.И жёны их водой помянут,И прячут мальчиков в горах,Покуда мальчики не станутДержать оружие в руках.Беззвучно надевали траур,И заливали очаги,И молча лили слёзы в травы —Чтоб не услышали враги.Чернели женщины от горя,Как плодородная земля,А им вослед чернели горы,Себя огнём испепеля!То было истинное мщенье —Бессмысленно себя не жгут!

Людей и гор самосожженье —Как несогласие, как бунт!И пять веков — как божьи кары,Как мести сына за отца —Пылали горные пожарыИ черногорские сердца!Цари менялись, царедворцы —Но смерть в бою — всегда в чести!Не уважали черногорцыПроживших больше тридцати!..…Мне одного рожденья мало.Расти бы мне из двух корней.Жаль —  Черногория не сталаВторою родиной моей.Владимир Высоцкий

* * *