Путеец

С этими словами Отомацу извлек откуда-то из-за спины сигнальный флажок. Затем, согнув свое длинное и худое, как у журавля, тело, похлопал Сэндзи по спине: - Сэн-тян, да никак ты еще больше раздобрел? - Не говори. - Сэндзи наконец поднял голову. - И на Новый год ел за четверых. Да, кстати, вот хозяйка моя просила тебе передать. - Ох ты, ну спасибо. Вот и у меня Новый год. Проходи покуда в дом, я только отправлю его и тут же приду.

Оставив Отомацу провожать КХ-12 в обратный рейс, Сэндзи пересек путь и двинулся к вокзалу.

Вокзал в Хоромаи, построенный еще в эпоху Тай-сё (1912-1926 годы по европейскому летосчислению), до сих пор не утратил былого великолепия. В просторном зале ожидания был высокий потолок с янтарного цвета балками и треугольными окнами, украшенными витражами весьма романтического содержания. На стене, над выходом на перрон, окаймленным деревянной рамой, все еще, будто кем-то забытое, висело ведущее колесо - символ государственной железной дороги. Каждая из отполированных временем до блеска скамей представляла собой историческую реликвию.

"Неужели нельзя сохранить хотя бы это здание?" - подумал Сэндзи. Протянув озябшие руки к мазутной печурке, он опустился на скамью. В полной тишине прозвучал гудок КХ-12. - Вот и я. - Принеся с собой запах снега, вернулся Отомацу и, сматывая флажок, сказал, указывая на привокзальную площадь: - Видал? Уже и трактир закрыли. - Да ну? Надо же, в самом деле… А что случилось с бабусей? - спросил Сэндзи, заметив, что света не было и в покосившейся мелочной лавке, которая единственная держалась до последнего. - Ее сын вроде бы купил дом в Биёро. Сам понимаешь, не мог же он бросить тут старуху, которой за семьдесят. Теперь приходится самому торговать сигаретами да газетами. - Ну, это уж слишком, Ото-сан. Мало того, что ты должен сам продавать билеты, сам убираться, охранять пути, - так неужто еще и газеты? - А что делать? Ведь у нас в Хоромаи еще осталось около ста домов. Конечно, одно старичье, но ведь и им хочется хотя бы газеты читать.

Из конторы донеслась печальная эстрадная мелодия.

У Сэндзи вдруг возникло неприятное чувство, будто терриконы, силуэты которых окружали вокзал, вот-вот обрушатся на него. Вытащив сигареты, он закурил. - А это тебе к Новому году. Особое саппорское сакэ, Хидэо просил передать. - Вот спасибо, такую тяжеленную коробку пришлось везти… А я, с тех пор как моя хозяйка скончалась, уж и забыл как Новый год справляют… - Сколько же лет с тех пор, как Сидзуэ-сан?.. - Какое там лет - всего-то в позапрошлом году. А кажется, будто уже лет десять прошло. - Одиноко небось тебе здесь? - Да нет. Вокруг такое же старичье, так что ничего. Пойдем в дом, я только погашу огонь в печке.

Сэндзи решил начать с серьезного разговора, а потом уж перейти к выпивке. - Кстати, Ото-сан, похоже, будущей весной меня переведут на работу в новый вокзальный комплекс. - Что ты говоришь! Отлично! - Вот я и подумал - не перебраться ли и тебе в Биёро? Сам посуди - двенадцать этажей, стеклянные лифты. Финансируют все это один токийский универмаг и Японская железная дорога. И я могу замолвить за тебя словечко… - Ну, если так, то лучше не надо.

Сообразив, что допустил бестактность, Сэндзи прикусил язык. - То есть спасибо тебе, конечно, но я, пожалуй, пока воздержусь. - Но почему, Ото-сан? - Да я эскалаторов и тех страх как боюсь. Я ведь совсем не то что ты. Правда, ты тоже был раньше простым путейцем, зато дослужился до начальника Центрального вокзала Биёро, а я, куда уж мне до тебя… - Но Ото-сан, ты ведь прекрасный механик. - Вовсе нет, ни в чем, кроме железной дороги, я не смыслю. Я и школ никаких не кончал, все, что знаю, добыто собственным потом и кровью. Да для этих, которые из Токио, я все равно что иностранец.

Они замолчали, и на них навалилась гнетущая тишина снежной ночи. - Слушай, Сэн-тян, а Хидэо удалось что-нибудь сделать для меня? - Вроде бы нет. Не смотри, что он кончил Хоккайдский университет, пост занимает высокий, то да се… На самом деле не такой он большой начальник, чтобы с ним считались, когда решается судьба линии. - Ну что ж, нет так нет.

Сэндзи снова не нашелся, что сказать, и только попытался стряхнуть с пальто Отомацу снег, который, так и не растаяв, на глазах превращался в лед. - Хозяйка-то здорова? - Да, все толстеет.

Вдруг неприятное воспоминание мелькнуло в голове Сэндзи.

Он вспомнил, как в тот день, когда умерла жена Отомацу, тот неподвижно, глядя себе под ноги, стоял в морге больницы Биёро. Жена Сэндзи до сих пор не может простить Отомацу, что он не был рядом с женой, когда она умирала. "Каменный человек", - говорит она.

Отомацу неоднократно сообщали, что жена при смерти, но он приехал только последним поездом, после того как собственноручно погасил все фонари на станции Хоромаи. Возможно, жена Сэндзи была не так уж и неправа, упрекая eгo, тем более что сама она постоянно справлялась о состоянии больной по телефону, а в последние часы и вовсе не отходила от нее.