Путешествие дилетантов

Бог милостив. Ждать невозможно. Сто лет… Какие там сто лет! Десять – вот что, пожалуй, еще осталось. По прошествии этого срока будет страшно спросить себя самого: что же ты предпринял, чтобы исправить несправедливую волю судьбы? За все, за все дан мне был господин ван Шонховен. Он мой с тех давних, незапамятных времен! Ждать невозможно! Пока весна, пока есть силы, и, пусть жалкие, остатки человеческого достоинства, и крохотная надежда спастись, следует этим воспользоваться. Никаких фантазий. О Анета, пророчица, кладезь надежд, друг, сводня, будь благословенна во все времена! Я тут же отправил Лавинии записку: «Единственное спасение – бегство. Далеко, навсегда. Если Вы в силах, напишите. Я все приготовлю».

«…апреля 26…

Вот так история! Это знак мне собираться в дорогу. Последние возы ушли в Михайловку. Дом опустел и замер.

Свербеев исчез. Афанасий явился ко мне в полдень с разинутым ртом, с ужасом в глазах. Видеть не могу эту скотину.

Топтался, не мог выговорить ни слова, указывал рукой на дверь и бестолково мычал. Наконец я прикрикнул. Он вдруг зарыдал и выдавил из себя:

– Ваше сиятельство, все ушли–с, если позволите… – Кто ушел? – не понял я. – Что ты мелешь?

– Все–с как один. Никого не осталось… И повар, и кучер, и садовник–с…

– Как ушли? – заорал я на дурака. – А вещи?

– Совсем ушли–с, – зарыдал он пуще, – вещи забрали и ушли–с. И лакеи ушли–с… Я утречком встал распорядиться, а все ушли. Никого нету–с… Как жить–то будем? Я осмотрел людскую, все службы. Действительно, все ушли в неизвестном направлении. Остались Афанасий да Аглая, испуганные и пришибленные.

Это знак. Это последнее предупреждение моей нерешительности. Амилахвари так это и понял.

– Главное, чтобы эта скотина ничего не пронюхала, – сказал я ему, имея в виду Афанасия».

«…апреля 28…

Лавиния на все согласна! «Слава 6oгy, я на все готова! Приказывайте». Приказывать легко. Жизнь прекрасна. Все вижу удивительно четко, вот и приказываю: вещей никаких, приобретем в дороге. Как только Амилахвари выправит подорожную на свое имя, отправимся».

«…мая 3…

Афанасий рыдает откровенно. Почуял что–нибудь? Говорю: «Прекрати, болван!» А он: «А как же–с, ваше сиятельство, все ушли, ровно мыши. Нынче еще балка обломилась, если позволите…» Вот болван.

Как будто все продумано, осталось несколько мелочей. Подорожная готова. Нынче, когда ездил за нею к Амирану, встретил всех старых знакомцев, они словно сговорились непременно попасться мне на глаза. У Казанского поручик Катакази в цивильном, с раздувшейся щекой кивнул мне запросто, идиот, как собутыльнику. Фон Мюфлинг прогуливался вдоль Мойки. Не заметил. Литератор Колесников перебегал Невский, был в форменном сюртуке. Увидел меня, побежал шибче…

Решено: пятого мая! «Под любым предлогом к двенадцати часам посетить Гостиный Двор. Амилахвари будет ждать Вас с экипажем в конце Перинной линии с двенадцати до двух пополудни».

Наверное, я действительно люблю, если наконец решаюсь на все это, отваживаюсь. А если я отваживаюсь, наверное, я люблю.

О Анета, дай бог тебе всяческого счастья!»

61