Читаем Путешествие из Дубровлага в Ермак полностью

Все знали о пятидесяти тысячах вьетнамцах, погибших в концлагерях Северного Вьетнама до начала войны — разве возможны для них были бы симпатии к любому европейскому правительству, повинному в подобных деяниях? А массовые могильники в Гуэ, где трупы пленных южновьетнамских офицеров нашли с отрубленными головами — разве они не предупредили всех, кто не хотел намеренно ослепнуть, о будущем геноциде в Кампучии, о лодках и плотах в Южно-Вьетнамском море? Зачем же теперь стонать, как Урия Гипп в тюрьме, когда сделано все возможное самими, чтоб это случилось?

Можно ведь сказать правду — мы устали воевать за чужой народ, который сам не хочет себя защищать… Это как раз было бы понятно. Но тогда надо предоставить его своей судьбе и не мешать ему защищать себя так, как он только умеет и может. Я — не против американского ухода из Вьетнама, я — против лицемерной (и высокомерной) лжи, которую нам "вешают на уши", полагаясь на отсутствие у нас всякой памяти и соображения…

Солженицын, как мне видится, потому так болезненно относится к "фельетонности" евро-американской прессы, что знает: она предшествовала и Октябрю 1917 г. в России и — по Г. Гессе — январю 1933 г. в Германии.

…Я не люблю царскую Россию с ее культом империальности, шовинизмом, чертой оседлости и цензом для моего народа и прочим набором отвратительных для меня государственных прелестей. Но вынужден признать: противостоящая царскому режиму либеральная пресса, насколько удалось с ней познакомиться, систематически обманывала российских людей. (Например, в 1916-17 гг. доказывала передовицами и карикатурами, что нехватка хлеба в столицах есть следствие нерасторопности, едва ли не злонамеренной, царских бюрократов — это на третьем-то году войны, расшатавшей хозяйство всех стран Европы. В Германии, например, от болезней, вызванных голодом, умер тогда миллион подданных кайзера).

Конечно, это была "ложь с целью спасения страны", "для воспитания в народе духа святого недовольства" против действительно омерзительной и порочной общественной и политической жизни страны. А еще чаще — просто плавание за модой, тогда антивоенной и направленной против одного из самых преступных человекоубийств в истории человечества: сегодня — провьетконговской, в глубинных инстинктах которой скрывается расовое презрение к "этим азиатам" и еще желание показать себя более умными, чем действительно недалекие политики эпохи Линдона Джонсона…

Как мне видится отсюда., Солженицын видит опасность "фельетонной лжи" в том, что она неизбежно порождает в нормальных людях подсознательную тягу к иной форме восприятия жизни — к идеологии.


Как это смотрится мной?


В 1905 году В, Ленин издевался над европейской прессой с ее фактическим принципом: "Писатель пописывает, читатель почитывает". Взамен был предложен иной вариант: от профессиональной литераторской "воли к истине" отсекалась "истина", но Воля — в противоположность "пописыванью" все ж оставалась. "Литература должна стать колесиком, винтиком общепролетарского дела, литература должна стать партийной" — это я помню наизусть со школы.

Воля — дарованная литератору именем партии! Партия освобождает его от ответственности за истинность сочиненного и произносимого, она принимает ее на себя. И тогда сочиненное литератором произведение обретает стройность, логичность, убедительность… Ведь исчезают сомнения в себе, терзающие подлинного сочинителя! И соблазняют нас, авторов, великим соблазном — нам предлагают роль Учителя жизни для "малых сих", для слабой и сомневающейся, как ты прежде, массы, ты, неуверенный в себе до общения с партией, становишься пророком…

На Западе, по-моему, недооценивают силу такой литературы, несвободной из принципа, из желания существовать несвободной! Наверно, из естественного для свободных людей презрения к невеждам и наглым плутам…Я сужу по отзывам тамошних государственных людей в адрес СССР: Союзу они так легко и бесстыдно льстят потому, что абсолютно естественно его презирают. Так капитана Кука или Миклухо-Маклая не унижала необходимость называть какого-нибудь деревенского старосту с кольцом в носу и татуировкой на голом пузе "Сыном Неба" или "Великим Орлом"… А в СССР всерьез полагают, что их держат за великую державу, как тому старосте в голову не приходило, как на него на самом деле смотрели европейские гости…

Но люди на Западе не правы.

Можно презирать страну, у которой самые большие в мире леса, а бумаги не хватает даже на главную партийную газету. Это как раз бросится в глаза любому поверхностному болтуну. Меньше бросается в глаза, что население бедной и варварской страны жаждет читать газеты, даже партийные, — жаждет информации. У народа "голодное сердце" как выразился когда-то З. Жаботинский, и, по его же мнению, "нация с голодным сердцем" и есть нация, у которой есть будущее.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Отцы-основатели
Отцы-основатели

Третий том приключенческой саги «Прогрессоры». Осень ледникового периода с ее дождями и холодными ветрами предвещает еще более суровую зиму, а племя Огня только-только готовится приступить к строительству основного жилья. Но все с ног на голову переворачивают нежданные гости, объявившиеся прямо на пороге. Сумеют ли вожди племени перевоспитать чужаков, или основанное ими общество падет под натиском мультикультурной какофонии? Но все, что нас не убивает, делает сильнее, вот и племя Огня после каждой стремительной перипетии только увеличивает свои возможности в противостоянии этому жестокому миру…

Айзек Азимов , Александр Борисович Михайловский , Мария Павловна Згурская , Роберт Альберт Блох , Юлия Викторовна Маркова

Фантастика / Биографии и Мемуары / История / Научная Фантастика / Попаданцы / Образование и наука
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное