Путешествие Хамфри Клинкера. Векфильдский священник

Затем нас позвали к изысканной трапезе, приготовленной поваром мистера Торнхилла. Что же касается его самого, то, может быть, тут будет уместно упомянуть, что нынче он проживает в качестве компаньона у одного родственника; к нему очень хорошо относятся, почти всегда сажают с собой за стол, исключая те случаи, когда и без него тесно, словом, он там свой человек. Большую часть времени он занят тем, что развлекает этого родственника, который несколько склонен к меланхолии; кроме того, он учится играть на валторне. Впрочем, старшая моя дочь до сих пор вспоминает о нем с некоторым сожалением; она даже говорила мне, — но только это великая тайна! — что, когда он исправится совсем, она, может быть, и сменит гнев на милость. Однако, к делу, — я терпеть не могу отступлений! — когда стали рассаживаться за столом, начались снова всяческие церемонии. Возник вопрос, не следует ли усадить старшую мою дочь, как замужнюю даму, выше новобрачных; но тут сын мой Джордж прекратил споры, предложив сесть как кому вздумается, то есть каждому кавалеру подле своей дамы. Предложение было встречено всеобщим одобрением, если не считать жены, которая, я видел, была чем-то недовольна, — она рассчитывала, что будет председательствовать за столом и резать жаркое для всех.

Впрочем, несмотря на это маленькое ее огорчение, все были отменно веселы. Не берусь утверждать, что мы были остроумнее обычного, но, во всяком случае, смеялись мы, как никогда, а это, в конце концов, главное. Особенно врезалась мне в память одна шутка: старик Уилмот провозгласил здоровье Мозеса, тот же смотрел в это время в другую сторону и ответил: «Благодарю вас, сударыня». На что старик, подмигнув нам всем, заметил, что он, верно, думает о своей милой. Я боялся, что обе мисс Флембро умрут со смеху! Тотчас после обеда, верный своему всегдашнему обычаю, я велел убрать стол и снова имел счастье видеть всю свою семью вокруг уютного камина. Малюток своих я посадил к себе на колени, остальные же расселись парочками. Теперь мне уже ничего не оставалось желать на этом свете — горести мои окончились, радость была несказанна. Отныне у меня одна-единственная забота: быть столь же благодарным в счастье, сколь смиренен я был в беде!