Путешествие на берег Маклая

Почти в каждой деревне мне приходилось записывать отдельный диалект. На пути я везде разузнавал, между прочим, умеют ли туземцы добывать огонь, но везде слышал один ответ, что никакой способ получать его им не известен.[80] Как и следовало ожидать, «очень, очень дальние» расстояния, по словам моих друзей с острова Били-Били, оказались весьма недальними, так что, проведя четыре ночи в море и сделав миль 50 или немного более, считая от мыса Тевалиб (мыса Риньи), мы были у предела, за который морское странствие жителей Били-Били в настоящее время не простирается, и никакие обещания не смогли убедить моих спутников отправиться со мною далее.

Море, жители по берегу – все было им одинаково страшно. Мне пришлось удовлетвориться, видя, что я не в состоянии победить в них страха.[81]

Значительное селение, которое оказалось последним из посещенных во время этой экскурсии, называется Телят, и я надеюсь при помощи моих заметок определить эту местность, как и положение других береговых деревень (Биби, Бай, Кунила, Миндир, Авой, Дайны, Мегу, Об, Дамтуг, Сингор, Аврай) на карте, сделанной офицерами парохода «Базилиск» в 1874 г.[82]

К моей большой досаде, погода в продолжение двух дней, проведенных в деревне Телят, была туманная, почему нельзя было разглядеть островов Куруа, Бунанга, Кую,[83] которые, по словам туземцев, бывают видны отсюда в светлую погоду и по которым я легко бы мог определиться. Местность эта, однако же, весьма характеристична вследствие положения на выдающемся мысе, от которого идет гряда скал, издали видимых даже при высокой воде.[84]

Так как отправиться далее люди Били-Били никак не решались и уговор, заключенный с ними, – посетить вышеназванные деревни до деревни Телят, – был ими выполнен, приходилось вернуться. На возвратном пути, оставив пироги и людей Били-Били, не дойдя до мыса Тевалиб (Риньи), я отправился в горы познакомиться с горными жителями этой местности, которую называли «Хогему Рай» (деревни Рай).

Берег оказался пустынным, жители ближайшей деревни Биби были все в горах: «унан барата – буль уяр» (жечь «унан», есть свиней);[85]

люди Били-Били трусили горных жителей и как приморцы полагали, что карабкаться по горам не их дело. Я знал положение деревень только весьма приблизительно (с пироги в море я мог с помощью бинокля различить лишь группы кокосовых пальм в горах), но все-таки отправился в сопровождении моего слуги-яванца.

Мне удалось посетить три деревни и в этот же день взобраться на гору, которая своим положением давно меня манила. Несмотря на то, что мы не могли понимать друг друга (не было переводчика), горные жители Рай приняли меня как нельзя лучше; они по слухам знали мое имя и, увидев белого, догадались, кто пришел к ним.

Я знаками объяснил, что хочу идти на высокий холм, который открывался за их деревнею и который они называют Сируй-Мана (гора Сируй). Проводники нашлись, и мы отправились немедленно. С вершины ее (около 1200 футов) мне представилась красивая панорама берега Маклая[86] на значительном протяжении.

Ночь я провел в деревне Рай; на другое утро, рано, был на месте, где оставил пироги, и благодаря порядочному попутному ветру к вечеру вернулся в Бугарлом. Мне так понравился этот способ путешествия, что я готовился к экспедиции на остров Кар-Кар[87] вместе с жителями острова Сегу.

Спокойствие жизни среди обширного поля многосторонних исследований составляло особенно привлекательную сторону моей новогвинейской жизни. Спокойствие это, благотворно действующее на характер, неоценимо, так как деятельность мозга, не развлекаясь различными мелочами, может быть сосредоточена на немногих избранных задачах. Дни здесь казались мне слишком короткими, так как мне почти что никогда не удавалось окончить к вечеру все то, что я утром предполагал сделать в продолжение дня.[88]

Не забывая назойливую истину «einen jeden Abend sind wir um einen Tag ärmer», приходится нередко отгонять невеселые думы о мизерных свойствах человеческого мозга, о необходимости собирания материалов по песчинкам, иногда даже сомнительной доброты и т. п.

По временам, однако же, моя трудовая отшельническая жизнь прерывается на несколько часов, иногда даже на несколько дней неожиданными случайностями. Об одной такой случайности, представившейся недавно, расскажу для примера.

Я заметил выше, что воздерживался от вмешательства в политическую и социальную жизнь моих соседей и старался единственно лишь о предупреждении войн между туземцами.

Одна из многих причин междоусобий основана на поверии, что смерть, даже случайная, происходит через посредство так называемого «онима»[89], приготовленного врагами умершего, – врагами семьи его или врагами деревни, в которой он жил.[90] При смерти туземца (иногда даже заблаговременно перед кончиною опасно больного) родственники и друзья его собираются и обсуждают, в какой деревне и кем был приготовлен «оним», который причинил смерть умершему или болезнь умирающему.