Путешествие на край тысячелетия

Уже более семидесяти дней прошло с того времени, как их старое сторожевое судно вышло из Танжера, чтобы отважно и споро проложить себе путь через огромный своевольный океан к далекому маленькому городу по имени Париж. Но, какие бы трудности ни подстерегали по пути это путешествие и самих путешественников, не было еще, ни на море, ни на суше, такого часа, который по его печали и горечи мог бы сравниться с этим, когда Бен-Атар стоит в полном одиночестве, без рава и без миньяна, без компаньона и без племянника, без слуги и без капитана, без лошадей и без общины, и даже без молитвенного дома поблизости. Отлученный от еврейства, в самом сердце чужой, христианской земли, с кораблем, полным товаров и застрявшим у берегов Парижа. И все это — за считанные часы до прихода Судного дня, на задах маленькой, сложенной из серых брёвен церквушки, сокрушенно глядя на жену своей молодости, которая сражается с огнем, как какая-нибудь рабыня, в то время как вторая его жена лежит на ложе страданий в сумрачном доме врача-вероотступника. И хотя он искренне, от всего сердца, готов принять на себя всю вину за те страдания, что навлек на близких ему людей из упрямого желания доказать миру, какую огромную любовь питает не только к двум своим женам, но и к кудрявому племяннику, он, как всегда, не чувствует себя вправе — ни в час победы, ни в час поражения — преуменьшать власть и силу судьбы, которая ведет и направляет его, к добру или к худу, с первого дня его жизни.

Да, вопреки своей готовности, этот магрибский купец всё же не настолько возгордился, чтобы возложить всю вину и ответственность только на одного себя, как если бы он один был подлинным и единственным хозяином своих действий. Тем более что он отлично знает, что, если упадет сейчас на колени перед своей первой женой, и покается перед ней, и признает себя виновным, она растеряется и опечалится, не зная, что ей делать с этой виной и с ее владельцем. Но если он вновь напомнит ей о слепой, идущей на ощупь судьбе, которая порой повергает человека в прах, а порой гладит его и целует, она покачает головой в знак согласия и будет знать, как утешить супруга, которого дала ей та же судьба. Никого не обвиняя, ни на что не сердясь, ни о чем не жалея, она напомнит ему, как сладостен и прекрасен вечерний свет этого святого дня в их родном городе, и порадует мыслью, какими ослепительно белыми и чистыми будут одежды обоих их сыновей, когда они по окончании разделительной

трапезы отправятся в синагогу к старому дяде Бен-Гиату, и скажет, что та же судьба, если захочет, приведет их уже через несколько дней на корабль, который они покинули в маленьком и мрачном Париже, и позволит им подняться на него, и отплыть в вожделенный Танжер, и тогда воды огромного океана бесследно смоют отлучение и бойкот, которые провозгласили против них евреи темных ашкеназских лесов, столь самоуверенные и заносчивые, несмотря на их малочисленность.

И вот так, теми же словами, которые первая жена могла бы сказать ему, если бы он сумел настолько унять свою гордыню, чтобы попросить у нее прощения, Бен-Атар слегка успокаивает тот новый страх, от которого у него все эти дни, с самого отъезда с Рейна, слабеют ноги, — и, чувствуя, как его сердце вновь наполняется любовью, подходит к этой большой босоногой женщине, что склонилась над горшком с похлебкой, обнимает ее за широкие плечи и ласково отводит от пламени, которое, кажется, хочет последовать за нею. И затем, вытащив из мешка одну из белых голубок, он зубами разрывает нить, привязывающую ее к остальным птицам, берет ее за две розовые лапки и начинает вращать над растрепанной головой первой жены, которая с благодарностью закрывает глаза. Это замена твоя. Это подмена твоя. Это искупление твое. Эта голубка умрет, а ты вступишь в жизнь добрую, долгую и мирную. И точно так же как его великий дядя Бен-Гиат после этих слов тут же выхватывал острый нож, чтобы зарезать жертвенного ягненка на глазах у искупленных домашних, так и Бен-Атар отделяет своим ножом голову голубки и передает ее истекающее кровью тельце первой жене, которая выжидает, пока затихнет трепет маленьких крыльев, а затем сразу же принимается ощипывать птицу, чтобы приготовить ее к трапезе перед постом, вместе с другими голубями, которые искупят грехи прочих членов маленького семейства. А Бен-Атар уже прячет в складках своей одежды очередную птицу, а за ней и другую, ибо больная жена, к которой он направляется теперь, нуждается в двойном искуплении.