Путешествие на тот свет, или Повесть о великом хаджже

Сколько ни стараюсь, не могу вспомнить вторую строку. Видимо, поэт намекал на ошибку отца наших Отцов — хазрата Адама, который, послушавшись шайтана, употребил в пищу запретный злак и за этот величайший грех с треском был изгнан из рая. Невольно повторяя про себя эту строку, я не заметил, что начал петь.

Так, распевая, я смотрел на ночной Нил, цепочку береговых огней, дугой растянувшихся вдоль берега и исчезавших за купами деревьев Омдурмана. Время от времени по Нилу проходили ярко освещенные пассажирские теплоходы или какой-нибудь, катер тащил баржу. Тогда наше пристанище покачивалось словно люлька. Волны, ударяясь о борта отеля на воде и каменный берег набережной, громко плескались, разбрасывая вокруг молочно-теплые брызги.

Услышав шаги, я обернулся. Ко мне приближался мулла Урок-ака.

- Дохтур-джан, ох и искал же я вас! С ног сбился!

- Простите, я не предупредил вас, что буду на верхней палубе.

- Кхе! Думали, на верхней палубе сумеете от меня скрыться? Нет, сладкий мой братец, хоть на небо поднимитесь, я вас оттуда за ноги стащу, в землю укроетесь - за уши вытяну, ха-ха-ха! Прости господи, прости господи, нечаянно рассмеялся.

- Мулла-ака, не опасайтесь; чтобы подняться на небо, мне не хватает святости, чтобы уйти в землю грехов.

- Вы все шутите, что ж, воля ваша, воля ваша. Среди врачей, оказывается, тоже есть шутники. Ох-хо-хо, сладкий братишка, давайте лучше подымим болгарскими сигаретами с золотыми узорами. Рахмат, рахмат,[39] дорогой братишка. Штуки три-четыре я возьму с собой, чтобы не беспокоить вас среди ночи.

Покачивая толстым пузом, мулла Урок-ака, пыхтя, стустился по узкому трапу и исчез.

Опять не заметил, как начал петь. Вдруг кто-то коснулся моего плеча.

- Нельзя петь, доктор. Мы находимся у благородного порога хаджжа.

Это Алланазар, тот самый молодой кори, который был в московской гостинице моим соседом по комнате.

Я обомлел от этого назидания, от тона, каким оно было высказано, и от неожиданности потерял дар речи. Алланазар, словно победивший в бою петух, выпрямился и горделиво направился вниз.

…В полночь меня разбудил мулла Зульфикар и повел в свою каюту.

Исрафил горел как в огне. Вечером он не позволил мне осмотреть себя, я рассердился и теперь обрушил на его голову все ругательства, какие только знал. После обеда, в самое пекло, он выпил воду со льдом и простудился. Я дал ему аспирин, чтобы снять жар, затем растворил в воде тетрациклин и насильно влил в рот.

Он бредил, особенно часто повторяя слова «джаннат»[40] и «шариф».[41]

- Не бойся, - сказал я в сердцах, - место в раю тебе обеспечено. Если уж таких, как ты, туда не пускать, рай опустеет.

Мулла Зульфикар нагнулся ко мне и прошептал в самое ухо:

- Дохтур-джан, Джаннат — имя его жены, а Шариф его сын.

Когда мы вышли из каюты, мулла Зульфикар рассказал мне историю семьи своего земляка.

Бедный Исрафил. Оказывается, он жил словно между двумя жерновами. Вот почему черные тучи дурного настроения так часто бросали тень на его чело.

Единственный сын Исрафила — ученый, физик, а в семье священнослужителя это не является свидетельством счастья и благополучия. К тому же жена Исрафила, не сказавшись, уехала в Ленинград, оставив дома записку: «Скоро вернусь. Поеду погостить к Шарифу». Шариф, как и прежде, ежемесячно высылал отцу деньги, хотя тот не нуждался в материальной поддержке, слал письма, но и письма теперь были не такие, как прежде, только привет, вопросы о здоровье отца и других родственников, и все. Сын не требовал больше, чтобы отец переменил род занятий, не делился с ним новостями из области техники и науки, не обсуждал стихов, не затрагивал проблемы философии. Привет и поздравления, я и мать в добром здравии, желаем тебе благополучия…

- Джаннат домохозяйка?

- В том-то и дело, что нет. Она работала кассиршей на вокзале. Когда женщина поступает на службу, бегает по улицам, ничего хорошего не жди, - заключил мулла Зульфикар.

До рассвета просидел я у изголовья Исрафила, пока ему не стало лучше.

Поздравляю с покупкой трусов

На следующее утро нам объявили повеление Кори-ака ни на шаг не отходить от гостиницы. Из аэропорта каждую минуту могли сообщить, что самолет готов.

Исрафил за эту ночь осунулся и немного побледнел. Но поскольку я все еще дулся на него за то, что он не позволил осмотреть себя, я заставил его лежать в постели. Пищу, по моему распоряжению, приносили ему в каюту.

С каждой минутой становилось все жарче. До полудня никаких известий о самолете не было.

Правду говорят, что вода в речке возле дома не ценится. Воздушное сообщение стало у нас таким привычным делом, что на комфортабельный самолет смотрят теперь, как прежде смотрели на арбу.