Он писал своей последней любви (словно ex profundis):
Бибиков сделал попытку облегчить положение Полежаева. Он послал письмо Бенкендорфу с ходатайством и приложением стихотворения поэта, свидетельствующего о раскаянии и примирении с «религиозными и нравственными установлениями». Но Полежаев отказался присовокупить несколько строф с просьбой о прощении, говоря, что он никогда не чувствовал себя в чем-то виноватым. Эти три строфы добавил сам Бибиков, также грешивший стихами. Катя переписала рукопись с тем, чтобы разность почерков не резала глаза «голубым мундирам».
Трагический парадокс в том, что письмо Бибикова начиналось словами: «Многоуважаемый граф! В 1826 году я первый обратил Ваше внимание на воспитанника Московского университета Полежаева…» Именно пространный донос Бибикова на Московский университет, как гнездо политической крамолы и духовного разврата, в качестве примера которого приводилась поэма студента Полежаева «Сашка», стал причиной жизненной катастрофы поэта.
Ходатайство Бибикова, возможно, имело бы успех, если бы Полежаев в очередной раз не «сорвался». Он был «бурным гением». Полежаев не вернулся по истечении срока в полк из Ильинского, а «загулял» в Москве. Катя вспоминает, что примчался фельдъегерь; ему показали едва просохший акварельный портрет с вопросом: этого ли он ищет? «Да, этого», — ответил мрачный посланец. Полежаева нашли в одном из ночлежных домов Хитровки. Естественно, что всё стало известно Николаю I, а столь грубого нарушения воинской дисциплины царь никогда не прощал. Поэту предстояло тянуть солдатскую лямку до конца жизни. Бибиков больше связи с ним не поддерживал. Он, вероятно, сожалел о своем добром порыве, не предполагая, какие последствия могут возникнуть.
Тарханы
Жизнь Лермонтова полна множеством тайн — как ни у кого другого из русских поэтов. Темные семейные предания, яростная распря отца и бабушки, наконец, гибель от руки человека, долгие годы считавшегося его близким другом, — кажется, этого достаточно.
Лермонтову было отведено всего 27 лет жизни; из них на детство и раннее отрочество в усадьбе бабушки Тарханы приходится почти половина (с 1815 по 1827 год). Приезжал сюда Лермонтов и позднее; здесь же он нашел последнее упокоение. Стало трафаретом изображать Лермонтова в бурке на фоне Кавказских гор. Затерянная в пензенской глуши усадьба Тарханы как бы отошла на задний план. Но любой человек представляет собой продукт наследственного опыта. На войну с горцами Лермонтов попал уже зрелым сформировавшимся человеком с трагическим мировосприятием; корни же этого трагизма были здесь — в российской глубинке.
Село Тарханы (в четырнадцати верстах от уездного города Чембара у истоков реки Маларайки) было основано Нарышкинами в начале XVIII века. Крестьяне были вывезены из подмосковных и владимирских вотчин и долго сохраняли характерный окающий выговор тех мест; по преданию, это был разбойный контингент — воры, конокрады — а также закоренелые раскольники. Здесь их главным занятием стала покупка у местного населения меда, сала, шерсти, но прежде всего — шкурок домашних животных, которые после обработки они перепродавали далеко за пределами округи. Таких разъезжавших по селам скупщиков называли тарханами; отсюда новое наименование села, первоначально бывшего Никольским, или Яковлевским. В документах оно начинает мелькать примерно с 1805 года.
Нарышкины здесь никогда не жили. Имение было бездоходным и, в конце концов, было продано в 1794 году уездному предводителю дворянства капитану лейб-гвардии Преображенского полка Михаилу Васильевичу Арсеньеву. Деньги были взяты из приданого жены Елизаветы Алексеевны, урожденной Столыпиной; поэтому усадьба была оформлена на ее имя. Покупка состоялась вскоре после свадьбы; молодые уехали в Тарханы и на первых порах вели веселую и счастливую жизнь. Сюда постоянно съезжались соседи на многодневные пиршества. Из Москвы Арсеньев привез карлика, напоминавшего скорее куклу, чем человека. Этот карлик постоянно спал на подоконнике и являл собой занятное зрелище и для гостей, и для дворовых.