Путешествие по Советской Армении

До такой степени защищен был Каре природой и искусством инженеров!

Хотя Восточная Армения, войдя с 1828 года в систему старой, самодержавной Российской империи, и подпала под обычную политику царизма, политику подавления и разделения «инородцев», как тогда говорилось, но все же это был переход из азиатского средневековья в более передовые экономические и культурные условия, и в этих условиях армяне неизмеримо выиграли. Важным ключом к этому выигрышу послужил русский язык. Приобщившись к нему, армяне после отсталой азиатской Персии оказались вдруг в очень высокой общественной среде. Их молодежь, студенчество, интеллигенция встретились с русской молодежью, студенчеством, интеллигенцией, а эти передовые слои русского народа были полны революционного брожения, воли к борьбе за улучшение и перестройку жизни, воли к свободе. Большие мировые горизонты раскрыла перед армянами русская книга, великая русская литература.

Я уже упомянула о «реальном спутнике» Пушкина, воскресшем через два десятка лет. Когда генерал Красовский во главе русских войск вступал в Ереван, в Эчмиадзине находился юноша, уроженец армянского села Канакер, получивший монашеское воспитание в монастырской школе, с суровой перспективой впереди — остаться монахом. Этот юноша был Хачатур Абовян, родоначальник новой армянской литературы. Можно с уверенностью сказать, что если б не воздействие русской культуры, если б не русское художественное слово и великая его сила, вряд ли принял бы на свои плечи молодой Абовян единоличный подвиг создания родной литературы, да и вряд ли смог бы его осуществить.

До этого времени образование в Армении носило церковный характер. Книги писались и печатались на древнеармянском языке, грабаре, уже малопонятном для народа. В потрясающем предисловии к своему роману Хачатур Абовян рассказывает:

«Мне пришлось иметь учеников, и какую бы армянскую книгу я им ни давал, они ничего не понимали; между тем русские… книги они понимали и охотно читали. И это было весьма естественно, потому что в этих книгах говорилось о любви, о дружбе, о привязанности к отчизне, о смерти, о борьбе и т. д., между тем в армянских книгах — только о боге и святых. Но ведь и среди армян бывали герои, с жизнью и деятельностью которых следовало познакомить общество… Безотрадное положение армянской литературы причиняло мне такую боль, что я часто искал уединения, скитался по горам и долинам, размышлял и обдумывал… Я решил во что бы то ни стало написать какое-нибудь произведение, восхвалить в нем свой народ, рассказать о деятельности какого-нибудь национального героя; но для кого писать? Ведь народ не поймет моего языка!.. Как же быть-то? С кем я ни говорил, все были того мнения, что наш народ не охотник до просвещения, что наш народ не любит читать, но я видел, как этот же народ нарасхват читает „Робинзона“ и „Повесть о медном городе“. Знал я и то, что у всех известных народов два языка — старый и новый.

Я знал также, что на свадьбах, на собраниях, на базаре, на улицах народ наш с большим удовольствием слушает слепых певцов — ашугов. Долго думал я и, наконец, решил отложить в сторону грамматику и риторику и самому сделаться таким же ашугом…»

Но диалектов вокруг было так много, что за пределами данной местности их тоже уже не понимали. В Карабахе говорили одним, острым и образным народным языком; в Нахичевани на Дону (где была большая колония армян) — другим, перемешанным с крымско-татарскими словами; в Аштараке — третьим; в Лори — четвертым; в Ереване — пятым. Хачатур Абовян остановился на ереванском, и время показало, что он был прав.