Путешествие в Индию

— Это хорошо, значит, вы видели кинжальный бассейн. — И брахман принялся рассказывать легенду, которая была бы куда более уместной на чаепитии две недели назад. Речь в легенде шла об одном индийском радже, который убил сына своей сестры. Кинжал, которым было совершено это преступление, прирос к руке раджи. Однако спустя много лет раджа оказался у Марабарских холмов. Он испытывал сильную жажду и собрался напиться из ручья, но в этот момент увидел умиравшую от жажды корову и пропустил ее впереди себя. — В тот же миг, — закончил Годболи, — кинжал выпал из его руки. В ознаменование чуда раджа велел построить на том месте бассейн.

Почти все разговоры с профессором Годболи заканчивались коровами, и Филдинг воспринял это с обреченным смирением.

Вечером он получил разрешение судьи и посетил Азиза, но тот был полностью погружен в свое несчастье.

— Вы бросили меня. — Это была единственная членораздельная фраза, которую услышал от него Филдинг.

Он ушел и дома написал письмо мисс Квестед. От него, конечно, будет мало проку, даже если письмо попадет в руки адресата, да и потом, скорее всего, Макбрайды просто его не передадут. На мгновение он задумался. Она была сухой, рациональной и умной девушкой, но злодейство было ей чуждо. Она была последним человеком в Чандрапуре, способным напрасно обвинить в чем-то индийца.

XX

Несмотря на то что мисс Квестед не пользовалась большой любовью со стороны местных англичан, они в этой ситуации проявили по отношению к ней самые лучшие свои качества. Через несколько часов экзальтация охватила всех. Женщины же подвержены ей больше, чем мужчины, пусть и менее продолжительно. «Что мы можем сделать для нашей сестры?» — это была единственная мысль, каковой были охвачены миссис Каллендар и миссис Лесли, пока по нестерпимой жаре ехали навещать несчастную мисс Квестед. Однако в ее комнату пустили одну только миссис Тертон. Она вышла оттуда в неподдельной печали.

— Моя бедная маленькая девочка, — произнесла она, а потом, вспомнив, что сама же еще недавно говорила, что она «не пукка»,[26] и осуждала ее помолвку с молодым Хислопом, неожиданно расплакалась. Никто до сих пор ни разу не видел жену коллектора плачущей. Ее считали способной на слезы, но только в особых случаях, и вот этот случай настал. Ах, и почему только они раньше не были добрее к новенькой, не проявляли больше терпения, почему одарили ее только гостеприимством, но не теплом своих сердец? О душевной нежности они вспоминали редко и только под влиянием страшных происшествий и раскаяния. Если теперь все позади (как утверждал майор Каллендар), да, все действительно было позади, то делать уже нечего — что произошло, то произошло, — но у них оставалось чувство своей причастности, своей ответственности и вины, которую они не могли определить словами. Если она не была одной из них, то им надо было приложить усилия и привлечь ее к себе, но теперь это было невозможно, она ускользнула от их влияния и была недоступна их призывам.

— Почему мы никогда не думаем о других? — со вздохом сокрушалась любившая удовольствия мисс Дерек.

В своей незамутненной чистоте эти сожаления длились всего несколько часов. До захода солнца чувства эти были искажены иными соображениями, и чувство вины (которое странным образом всегда возникает при виде чужих страданий) стало понемногу улетучиваться.

Англичане съезжались в Клуб с показным спокойствием и неторопливостью. Лошади не спеша цокали копытами по дорожкам между живыми изгородями, чтобы туземцы не видели всеобщего возбуждения. Англичане в Клубе традиционно обменивались напитками, но в остальном все изменилось, и изменилось коренным образом. Они смотрели в окна на палисадник, обсаженный кактусами, устремившими свои острые стебли в пурпурный зев раскаленного неба. Все они понимали, что находятся в тысячах миль от родной и знакомой обстановки. Клуб был сегодня переполнен; несколько родителей взяли с собой детей, чтобы переночевать с ними в комнатах, зарезервированных для взрослых. Атмосфера была напряженной, как в осажденной крепости. Одна молодая мамаша — безмозглая, но невероятно красивая — сидела в курительной комнате на низкой оттоманке, держа на коленях маленького ребенка. Муж ее был в отъезде по делам службы, и она решила не возвращаться ночью домой на случай «нападения этих ниггеров». Она была женой мелкого железнодорожного чиновника, и обычно к ней относились, мягко сказать, пренебрежительно, но в этот вечер своей статной фигурой и золотистыми кудряшками она символизировала все, за что стоило сражаться и умирать. Она была символом еще более выразительным, нежели несчастная Адела.

— Не волнуйтесь, миссис Блэкистон, эти барабаны бьют в честь Мухаррама, — говорили ей мужчины.

— Значит, началось, — простонала она, обнимая дитя и моля Бога, чтобы оно не начало пускать пузыри в такой возвышенный момент. — Но ничего, в любом случае они не войдут в Клуб.