Путешествие в Ур Халдейский

— А что, если первый, кто вышел ей навстречу, был бы не я, а, скажем, Янкеле Блюм или Янкеле Тальми, и он бы предложил ей прогулку? — спросил себя Срулик, полный удовлетворения собою и тем, что с ним произошло, и ответом на свой вопрос, и передышкой на целый час, когда он может посидеть тут, в кафе «Гат», и самим кафе «Гат», и всем миром. А ответ-то известен и напрашивается сам собою, потому что Тальми для Ориты — не человек, а тошнотворная, невероятно отвратительная тварь, и вообще — что за сравнение между ним и Тальми! Конечно, он низкорослый, как и Тальми, а если даже и выше Тальми на сантиметр или полтора, это отличие незаметно на глаз и не в нем заключается разница между ними, но в человеческих свойствах и в качестве отливки в пределах этих маленьких объемов. В противоположность белесой, размягченной и сдобной мясистости Тальми его тело мускулисто, упруго и отточено, и у него «хорошие руки», как говорит папа. Когда Отстроится-Храм говорит «хорошие руки», он имеет в виду руки, чувствующие материал и его форму, руки, которые держат его в соответствии с его природой и назначением. Только в «хороших руках» заложена настоящая хватка, которая не зависит ни от величины ладони, ни от мускульной силы, и поэтому всегда находятся даже большие и сильные руки, не умеющие «держать молоток и вбить в стенку гвоздь», как говорит Отстроится-Храм. Действительно, мышцы Срулика крепки (хотя он и не силач — он никогда не сможет состязаться, например, с этаким Гавриэлем Луриа, но он сильнее большинства своих товарищей по классу, которые все выше него по крайней мере на два-три сантиметра, и вообще — каким бы ты ни был сильным, всегда найдется кто-нибудь посильнее тебя), но ладонь у него маленькая. И в этой маленькой ладони больше хватки, чем во многих больших, не говоря уж о Тальми, у которого обе руки левые. По поводу рук Тальми он слышал замечание Гавриэля, открывшее ему глаза, хотя и разозлившее его в тот момент, когда было сделано. Это было во время лекции Тальми «О личности и обстоятельствах в современной историографии». Срулик был захвачен потоком блистательной лекции, впечатлившей его и повлиявшей на него, вероятно, больше всех других лекций, и когда Габи потянул его за рукав и начал шептать ему на ухо, он по-настоящему рассердился, что тот вырывает его из этих чар, словно расталкивая, чтобы пробудить от прекрасного сна ради мелкой, убогой действительности. Габи, как видно, вовсе не пришел в восторг от того, что слышал, или, даже если и был в восторге, не мог отвести глаз от несчастий, постигавших все то, что попадало в руки лектора. Листы мялись и перепутывались, указка, которой он собирался ткнуть в карту, висевшую на стене, зацепилась за крючки вешалки и сломалась при попытке ее освободить, и даже застежка-«молния» портфеля с книгами, когда ее коснулась рука лектора, перекосилась и не могла больше двинуться ни вперед, ни назад.

— Посмотри, — сказал Гавриэль Срулику, — какие у Тальми слепые руки и глухое тело.

Руки Тальми, те самые незрячие и слабые руки, которые считались деликатными по причине распространенной путаницы в понятиях, обнаруживающей бессилие в деликатности и деликатность в расслабленности, были грубыми и разрушительными при соприкосновении с окружающим его осязаемым миром потому, что были слепы к нему и в слепоте своей в него не вписывались, а натыкались на него или промахивались, постоянно извиваясь и выбирая неверную траекторию, и все его тело также было невосприимчиво к атмосфере места и времени, в которых оно пребывало. Он обращал внимание только на содержание сказанных слов и не слышал музыкального фона, просвечивавшего за ними, над ними, под ними и сквозь разверстые бездны разделяющего их безмолвия, и поэтому вечно находился вне ритма настроений, всегда изливавшегося, к примеру, из самого существа Ориты, и не улавливал намеков до тех пор, пока не услышал произнесенное вслух заветное имя[24] «Зануда», сошедшее с ее уст с канонизацией леди Эшли в придачу, дескать, с каких это пор сия дама удостоилась быть причисленной к лику святых великомучеников?