Путешествие во времени с хомяком

Спичка чиркает о коробок.

– Внимание, – говорит Макка. – Сейчас вы первыми во всём мире услышите, как гавкает кошка.

Я выхожу из-за утёса и кричу:

– Стойте! Остановитесь! – и бегу к ним.

Я думал, что спичку зажёг Макка, но нет: это мальчик Чау – он бросает спичку за спину, когда я подбегаю. Они все немного расступаются и опускают глаза.

Все, кроме одного. Макка складывает руки на груди и делает шаг к коробке – теперь он стоит прямо над ней. Я заглядываю внутрь: там действительно кошка – она жива (вроде бы), и у неё мокрая шерсть. Я смотрю на флягу в руках мальчика по кличке Чау: это жидкость для розжига.

Они правда собираются это сделать.

Макка склоняет голову набок и сверлит меня своими круглыми поросячьими глазами. Он не сдвигается с места.

– Кто. Чёрт возьми. Ты такой?

Как вы понимаете, ответ на этот вопрос я ещё не продумал. Так что приходится импровизировать.

– Кошка. Это моя кошка, ну, то есть… гм… моей бабушки. Моей бабули. Это бабушкина кошка. Я вышел искать её, – я стараюсь подбирать слова из диалекта джорди. Мне нужно склонить Макку на свою сторону, и это может помочь.

Кажется, Макка задумался. Одно дело – стрелять из пневматики в ничейную кошку, а потом поджигать её. Совсем другое – когда внук предполагаемой хозяйки этой кошки стоит прямо перед тобой. Даже мораль может быть относительной.

Глаза Макки сузились до щёлочек. Я вовсе не уверен в его моральных качествах.

– Она нарушила границы и бегала по моему саду. Там полно кошачьих какашек. Мой младший брат Стоуки вляпался в них голыми ногами, – он хочет доказать, что все последующие пытки были лишь справедливым наказанием.

– Слушай, мне очень жаль. Как насчёт, – я запинаюсь, понимая, что рискую, однако мне ясно и то, что горе моей воображаемой бабушки не особо трогает Макки. – Как насчёт обмена?

Я достаю телефон из кармана и держу на ладони. Все ребята смотрят на него с любопытством. Макка – его руки всё так же сложены на груди – бросает мне:

– Карманный калькулятор? Зачем он мне нужен?

– Это не просто карманный калькулятор. У него ещё есть встроенная камера! Смотри, – я направляю телефон на Макку. – Улыбнись, – говорю я, и как ни странно, он действительно улыбается. Улыбка фальшивая: его глаза остаются холодными, но уголки губ всё-таки поднимаются. Я показываю мальчикам фото на экране – под тихий гул одобрения.

(Кстати, нужно заметить, что у меня плохой

телефон – кнопочный и всё такое и я не могу сделать звонок, потому что:

1. В 1984 году ещё нет вышек и сетей для мобильных телефонов.

2. Мобильный в 1984 году есть только у меня, так что кому бы я позвонил?

На секунду я задумываюсь, получится ли позвонить через пространство-время маме или кому-то другому. Это было бы круто. Но связи здесь, конечно, нет. В любом случае, эти ребята и такого не видели.)

Я делаю ещё одно фото – на этот раз селфи с собой и мальчиком Чау. Я показываю Макке, на какую кнопку нажимать и как потом открывать фотографии. Он вертит телефон в руках – и явно впечатлён.

– Обмен, да? Эта штука в обмен на полумёртвую кошку?

Я киваю.

– Что ты будешь с ней делать?

Я пожимаю плечами:

– Не знаю. Наверное, отнесу бабушке.

Макка злобно на меня смотрит.

– Одно слово. Хоть одно слово об этом – и с тобой, мой друг, будет покончено.

Вот в это я верю. Он прячет мой телефон в карман и говорит остальным ребятам:

– Пойдём. Пусть этот лузер разбирается с бабушкиной кошкой.

Он отходит от меня, и все идут за ним.

А я остаюсь с кошкой – и даже не представляю, что мне с ней теперь делать.

Глава 43

Я стою в замешательстве. Мне становится так жалко бедную кошку, что неожиданно для самого себя я начинаю плакать. Она ещё жива и свернулась в клубок в коробке. Я слышу сзади шорох и оборачиваюсь, но успеваю заметить лишь скользнувшую тень. На берегу стоит перевёрнутая рыбацкая лодка – кто-то укрылся за ней.

Мне следует вести себя более осмотрительно, но тот, кто сам прячется, вряд ли опасен.

– Эй? – говорю я тихо. – Кто там?

Ответа нет. Тогда я обхожу лодку, чтобы посмотреть с другой стороны. Спиной ко мне на корточках сидит мальчик в синей атласной куртке. Тот, которого называли Чау. Не поворачиваясь, он говорит:

– Я не хотел. Честно. Они заставили меня. Макка и остальные.

Я смотрю на мальчика и понимаю, что это его высокий девчачий голос я слышал раньше.

Он медленно распрямляется и встаёт ко мне лицом. У него красные мокрые глаза, и он всё ещё немного зажат: словно боится, что я его ударю или скажу что-то обидное.

– Это тебя называли Чау? – спрашиваю я. Он кивает: резким коротким движением головы.

И тогда я понимаю.

Можно было бы догадаться и по другим признакам: более тёмный цвет кожи, высокий голос – но я узнаю его именно по характерному короткому кивку. В этот момент я мог бы театрально упасть в обморок на песок или ещё что-то в этом духе. Знаете, броситься к нему, заключить в объятия и прокричать:

– Папа! Мой папа! – как девочка в финале фильма «Дети дороги»[33].