Путешествия и приключения барона Мюнхгаузена

Вам уже известна моя ловкость, отвага, неустрашимость и настойчивость в своих желаниях, но и лошадь моя ни сколько не уступала в этом отношении мне. Ни рвы, ни овраги, ни заборы не пугали ее, — она всегда шла прямо, не страшась всяких препятствий. Однажды я выехал в поле освежиться после долгих и кровавых битв. Неожиданно из под ног лошади выскочил заяц и побежал через дорогу. Я никогда не оставлял зайца на воле, если приходилось с ним когда-либо встретиться. Я стал его преследовать.

^{Лошадь так быстро и легко проскочила через открытые окна сквозь карету, что я не успел даже раскланяться с дамами.}

Когда я приближался к дороге, там проезжала карета с открытыми окнами; в карете сидели две очень хорошенькие дамы. Я уже оробел, так как моя лошадь с разгону могла разбиться о карету, но к моему удивлению лошадь так быстро и легко проскочила через открытые окна сквозь карету, что я не успел даже снять шляпы и раскланяться с дамами. Пока я очнулся от смущения и успел оглянуться, мы находились уже очень далеко от дороги и, как потом оказалось, обогнали зайца на пол мили, а заяц стал на задние лапки и с презрительной иронией смотрел на нас. Я был уверен, что мы в несколько минут нагнали бы зайца, если бы вернулись обратно, но я не хотел больше из за зайца беспокоить своей лошади.

V

Приключения барона Мюнхгаузена в плену у турок и возвращение на родину

В жизни очень часто случаются неожиданности. Как мне ни везло во время турецкой войны, а конец все же был не веселый. Не помогла мне ни ловкость моя, ни мужество, ни беспримерная быстрота лошади. Пришлось разделить несчастную участь со своими товарищами в плену. Вообще плен не страшен, но для военного человека очень тяжел, так как неприятно сознавать свою беспомощность, в то время, как твои соратники, где то там, доблестно защищаются и покрывают себя славой новых побед. На меня хуже всего подействовал странный обычай турок продавать пленников, как невольников в услужение сановникам.

К моему несчастью, меня почему то не выменяли на какого-нибудь пленного турка, а отправили в турецкую столицу Константинополь и назначили к султану в рабы. В этом унизительном положении я вынужден был исполнять странную и неприятную должность, не трудную, но очень скучную: меня назначили пчеловодом в султанском саду. Я должен был каждое утро выгонят всех пчел на луг, пасти и сторожить их там целый день, а к вечеру опять загонять всех до одной в ульи. Признаться, мне, начальнику целого отряда гусар было такое занятие очень обидным, но нечего было делать: в неприятельской стране такие рассуждения ни к чему не приведут, и я решил примириться со своим новым положением. Моя осведомленность во всех делах мне и здесь помогла, — я очень скоро познакомился со всеми своими воспитанницами и мог свободно отличать одну от другой. Как то вечером я загонял своих пчел в ульи и заметил, что одной из них не хватает. Оглянувшись во все стороны, я увидел, что два больших медведя напали на бедную пчелку, видно хотели разорвать ее в клочки, надеясь полакомиться ее медом. Подойти к ним без всякого оружия было опасно, а со мной не было ничего, кроме серебряного топора; каждый раб султана, служивший в садах его имел при себе такой серебряный топор. Я бросил его в медведей, чтобы хоть напугать их. В медведя я не попал, но удалось освободить несчастную пчелку от страшных зверей, так как они испугались и быстро удалились в близлежащий лес. Топор же, брошенный с большой силой, пролетев над головами медведей, помчался все выше и выше и чем дальше все быстрее и быстрее, пока, наконец, не поднялся так высоко, что едва был виден, и упал, наконец, на луну. Как его теперь добыть оттуда? Где взять лестницу такую, чтобы могла туда достать?

К счастью, я вспомнил в эту минуту, что старый садовник-евнух на днях дал мне несколько семян турецкого боба с самой могилы Магомета. Я знал давно, что бобы турецкие очень скоро растут, а садовник сказал, что эти, взятые с гроба Магомета достигают необыкновенной высоты.