В горячую пору прилета стаи уток и гусей являются на Лоб-нор почти беспрерывно в течение целого дня, вероятно, также и ночью. Лишь в сильную бурю, которая обыкновенно дует здесь от северо-востока, прилет временно останавливается, да и то не всегда.[870]
Однако всего более происходит тот же прилет по утрам часов до десяти. Стаи уток и гусей обыкновенно несутся торопливо, но не более как шагов на 100–150 над землей. Иногда, впрочем, утиное стадо летит очень высоко и нередко с шумом бури бросается вниз к своим собратьям. Случается, что сильно утомленные утки, усевшись на лед, заворачивают всем обществом головы под крылья и, вероятно, спят.В начале валового прилета, когда талой воды на западном Лоб-норе еще нет, все прилетные стаи направлялись вдоль озера в Кара-курчин. Там, на небольших полыньях, проводили ночь и следующее утро. К полудню те же стада возвращались кормиться на западный край озера в окрестности нашего бивуака, где всего изобильнее росла низкая солянка – Salicornia herbacea, составляющая весной на Лоб-норе главную пищу уток, частью и гусей. Только птицы эти не едят названную солянку сухой и пыльной, но лишь размокшую и обмытую в воде, как это бывало на всех оттаивавших днем лужах и закрайках льда. Сюда собирались громаднейшие стада почти исключительно шилохвостей, ибо красноноски, прилетавшие также в большом количестве в начале второй половины февраля, не садились на лед, но улетали вверх по Тариму или в Кара-курчин. Когда же, с последней трети февраля, лед на Лоб-норе начал сильно таять и заберегов по озерам образовалось много, да притом они не слишком замерзали ночью, утки и гуси уже не улетали на ночь в Кара-курчин, но держались круглые сутки приблизительно одних мест.
Теперь с полудня, а тогда весь день, те же птицы, в особенности утки, роем летали над тростниками Лоб-нора. На местах покормки, также и на чистинах льда, нередко собирались стада шилохвостей в несколько тысяч экземпляров; издали еще бывало слышно их глухое бормотанье или шлепанье по грязи; стада красноносок в то же время с шумом пролетают взад и вперед, разыскивая свободную от льда воду; селезни-полухи гоняются за самками, издавая голос, похожий на грубое трещанье; изредка свистят самцы утки-свища; стада серых гусей, пролетая с зычным криком, то направляются вдоль Лоб-нора, то опускаются на чистины льда; по временам громко голосят турпаны или забавно кричат чайки; лениво взмахивая крыльями, пролетают белые цапли, резко бросающиеся в глаза своей матовой белизной; бакланы, большими, вытянутыми в линию стадами, направляются вверх и вниз по Тариму; наконец, изредка слышится шум тяжелого взмаха крыльев нескольких мимо летящих лебедей – такова ежедневная картина ранней весенней жизни пролетных птиц на Лоб-норе. Однако в общем здесь далеко нет того птичьего веселья, какое бывает у нас весной. «Правда, глаз наблюдателя всюду близ воды видит движение и суету, целый птичий базар, но воздух мало оглашается радостными песнями и голосами весны наших стран. Все пернатые гости Лоб-нора держатся кучами, не играют, не веселятся, зная, что здесь для них только временная станция, что впереди еще лежит далекий трудный путь».[871]
На охоту мы отправлялись обыкновенно часов с десяти утра, когда в окрестностях нашего бивуака начинали собираться утиные стаи на покормку. Притом в эту пору дня уже достаточно тепло, что особенно важно для охотника, если случится, как и бывало нередко, провалиться сквозь лед иногда до пояса. Облекались мы в самое худое одеяние, так как приходилось часто ползать по тростнику, по льду и грязи. Серое же запачканное платье всего пригоднее в этом случае еще и потому, что мало приметно издали; притом как обувь, так и одежда пачкались и рвались на подобных охотах без конца.