Путевые заметки от Корнгиля до Каира, через Лиссабон, Афины, Константинополь и Иерусалим

Но представьте мой ужасъ, когда, поднявши глаза и выходя изъ этой дремоты, я увидѣлъ передъ собою смуглаго, полуодѣтаго великана. Деревянные башмаки и паръ увеличивали ростъ его; злобно, какъ лѣшій, улыбался онъ, размахивая въ воздухѣ рукою, на которой была надѣта рукавица изъ конскаго волоса. Громко звучали подъ сводомъ непонятныя для меня слова этого чудовища; большіе, выпуклые глаза его сверкали, какъ уголья, уши стояли торчкомъ, и на бритой головѣ подымался щетинистый чубъ, который придавалъ всей наружности его какую-то дьявольскую ярость.

Чувствую, что описаніе мое становится слишкомъ страстно. Дамы, читая его, упадутъ въ обморокъ, или скажутъ: «Какой оригинальный, какой необыкновенный способъ выраженія! Джэнъ, душа моя, тебѣ нельзя читать этой отвратительной книги.» A потому и постараюсь говорить покороче. Этотъ человѣкъ начинаетъ со всего плеча тузить своего паціента пучкомъ конскихъ волосъ. По окончаніи побоища, когда лежите вы въ полномъ изнеможеніи подъ брызгами фонтана теплой воды я думаете, что все уже кончено, парильщикъ снова является передъ вами съ мѣднымъ тазомъ, наполненнымъ пѣною. Въ пѣнѣ лежитъ что-то похожее на льняной парикъ миссъ Макъ Уиртеръ, которымъ такъ гордилась эта старушка, и надъ которымъ всѣ мы отъ души смѣялись. Только лишь намѣреваетесь вы поразсмотрѣть эту вещицу, она внезапно бросается вамъ въ лицо — и вотъ вы покрываетесь мыльной пѣною. Вамъ нелѣзя смотрѣть, нельзя ничего слышать, вы съ трудовъ переводите дыханіе, потому что на глазахъ и въ ушахъ мыло, а по горлу движется парикъ миссъ Макъ Уиртеръ, обливая грудь вамъ мыльною водою. Въ былое время злые мальчишки, насмѣхаясь надъ вами, кричали: «Каково васъ взмылили?» Нѣтъ, не побывавъ въ турецкой банѣ, не знаютъ они, что значитъ: взмылить.

Когда окончится эта операція, васъ бережно отводятъ обратно въ холодную комнату, завертываютъ снова въ простыни и укладываютъ на постель. Вы чувствуете невыразимое удовольствіе! Тутъ приносятъ вамъ наргиле — такой табакъ можно курить только въ раю Магомета! Сладкое, сонливое изнеможеніе овладѣваетъ вами. Въ Европѣ не имѣютъ понятія объ этой усладительной, получасовой лѣни, проведенной съ трубкою во рту. Тамъ придумали для нея самую позорную брань, называютъ, напримѣръ, матерью всѣхъ пороковъ и т. д.; но въ самомъ-то дѣлѣ, не умѣютъ образовать ее по здѣшнему и заставить приносить тѣ же плоды, какія приноситъ она въ Турціи.

Послѣ этого мытья, долго находился я подъ вліяніемъ необыкновенно-пріятнаго и до-сихъ-поръ совершенно неизвѣстнаго мнѣ чувства изнеможенія. Въ Смирнѣ дѣло это производится по другой методѣ, которая несравненно хуже. Въ Каирѣ, послѣ мыла, погружаютъ васъ въ какой-то каменный гробъ, наполненный горячей водою. Не дурно и это; но тамъ не понравились мнѣ другія продѣлки. Отвратительный, хотя и очень ловкій слѣпецъ старался переломить мнѣ спину и вывихнуть плечи; въ то же время другой баньщикъ принялся щекотать подошвы; но я брыкнулъ его такъ энергически, что онъ повалился на лавочку. Простой, чистой лѣни я отдаю рѣшительное преимущество; жаль, что не придется мнѣ насладиться ею въ Европѣ.

Викторъ Гюго, во время своего знаменитаго путешествія по Рейну, посѣтилъ Кёльнъ, и отдаетъ ученый отчетъ о томъ, чего онъ не видалъ въ Кёлыги. У меня есть замѣчательный каталогъ предметовъ изъ константинопольской жизни. Я не видалъ пляски дервишей — былъ Рамазанъ; не слыхалъ вытья ихъ въ Скутари — былъ Рамазанъ; не былъ ни въ Софійской мечети, ни въ женскихъ комнатахъ сераля, не прогуливался по долинѣ Пресныхъ Водъ, и все по милости Рамазана, въ продолженіе котораго дервиши пляшутъ и воютъ очень рѣдко, потому что ноги и легкія ихъ истомлены постомъ, дворцы и мечети закрыты для посѣтителей, и никто не выходитъ на долину Пресныхъ Водъ. Народъ спитъ весь день, и только по ночамъ шумитъ и объѣдается. Минареты въ это время иллюминуются; даже самая бѣдная изъ мечетей Іерусалима и Яфы освѣщается плошками. На эфектную иллюминацію константинопольскихъ мечетей хорошо смотрѣть съ моря. Ничего не скажу я также о другихъ, постоянныхъ иллюминаціяхъ города, описанныхъ цѣлой фалангою путешественниковъ: я разумѣю пожары. Въ продолженіе недѣли, которую провели мы здѣсь, въ Перѣ было три пожара, но не довольно продолжительныхъ для того, чтобы вызвать султана на площадь. Мистеръ Гобгозъ говоритъ въ своемъ гидѣ, что если пожаръ продолжается часъ, султанъ обязанъ явиться на него своей собственной особою, и что Турки, желающіе подать ему просьбы, нерѣдко нарочно поджигаютъ домы, съ намѣреніемъ вызвать его на открытый воздухъ. Признаюсь, не красна была бы жизнь султана, если бы этотъ обычай вошелъ въ общее употребленіе. Вообразите повелителя правовѣрныхъ посреди красавицъ, съ носовымъ платкомъ въ рукѣ; онъ готовится бросить его избранной гуріи — а тутъ пожаръ: надобно изъ теплаго гарема, въ полночь, идти на улицу и, вмѣсто звонкой пѣсни и сладкаго шопота, слушать отвратительный крикъ: «Янгъ энъ Варъ!»