Пути и маски

— «Шевелится»… — Уддин хмыкнул; от мороза губы разлеплялись с трудом. — Ещё бы нет. В крепостях не спят по ночам, знаешь ли.

— Хватит болтать! — шикнули на них откуда-то справа. — Будет сигнал — тогда и заорёте.

Уддин, кипящий от нерастраченного удальства, хотел в ответ съязвить и заметить, на каких же длинных верёвках должны быть уши у часовых, чтобы со стены услышать шёпот из бора. Но вскоре и сам понял, что Рябой говорил не о часовых.

Там действительно что-то «шевелилось». Огни.

— В укрытие! — раздался чей-то панический крик, а потом — не то свист, не то рёв, и нечто похожее на пение рога, но более тонкое и металлическое.

Трубы.

Уддин вжался спиной в ствол и лишь тогда осознал, что не дышит. А свист всё не прекращался — и каждый раз сопровождался вспышкой жара, так что на пару секунд Уддин с идиотским смешком порадовался долгожданному теплу.

Это были огненные стрелы. Банальные подожжённые стрелы — дикарское оружие, которое просвещённые дорелийцы вроде бы должны презирать, подобно ти'аргцам. Но их треклятая хитрость сказалась и здесь.

Они летели отовсюду — и непонятно откуда, будто падающие звёзды. Люди вокруг метались и кричали, пытаясь распознать источник, но не могли; ряды их быстро сбились. Озираясь, Уддин встречал вспышки пламени с трёх сторон — со всех, кроме реки. Всё новые и новые; сколько же лучников они выставили — несколько сотен? Нет, невозможно…

Уддин рванулся налево, потом направо — и выругался, увидев скорченное от боли лицо Ларго: тот вопил, катаясь по снегу, у него загорелись волосы. А стрелы летели новыми залпами, точно огненный дождь или иглы гигантского красного ежа. Почти полное безветрие ночи было на руку дорелийцам, и они благоразумно не приближались, не рискуя напороться на мечи.

Западня, понял Уддин. Их поймали в ловушку — на живца, приманив обманчиво спящей крепостью. Об их прибытии знали, бор заранее был окружён, а лучшие лучники Дорелии (по крайней мере, так казалось ему в те страшные биения сердца) затаились в тени вала и тёмных бойницах, чтобы по первому зову начать действовать.

Уддин побежал назад, в глубину бора, к реке.

— К лодкам, — зачем-то пробормотал он вслух. — К лодкам, сейчас. Бог войны, смилуйся надо мной…

Но бог войны не услышал его. В бору царил хаос — и Уддин, наталкиваясь на загоревшиеся стволы и кольчужные тела соотрядников, не знал, куда бежать. Стрелы летели уже по другой дуге, куда ближе: значит, лучники приближались. Их зажимали в кольцо. А стволы сосен — те самые, не прикрытые хвоей и сухие, в последние дни не знавшие снегопадов — вспыхивали легко и радостно, как лучинки.

Но это же несправедливо, в конце концов. Нечестно. Неправильно.

Слишком легко будет добить их потом — обессиленных, измученных огнём. Так расправляются с крысами в амбарах, с волками, что таскают овец. В Альсунге овец не разводили, но Уддин слышал об этом.

Кажется, от того же Ривэна — да не знать ему покоя в жизни и не попасть в чертоги богов…

Уддин закашлялся от дыма; горькая копоть оседала в глотке, и он вслепую махал мечом, попадая только по серым или багровым призракам, которых принимал за людей. Только одна мысль сейчас по-настоящему мучила его: откуда, от кого, как они узнали?… Что это — другая, ответная чёрная магия, наказание за козни Хелтингры? Он знал, что к Дорелии плотнее, чем ко всем остальным королевствам Обетованного, примыкает Долина Отражений — проклятое место, где обосновались силы тьмы…

Но при чём здесь он, честный воин Хелтингры Альсунгской? Той, чьё имя слетело с посеревших губ Конгвара за секунду — за сто веков! — до того, как Уддин впервые в сознательной жизни заплакал?…

Ответ вскоре донёсся сквозь рыжую горячую стену — когда ночь окончательно посветлела от пламени и отряд оказался как бы внутри громадного, рождённого сосновой смолой янтаря.

— Лорд Заэру! Дагал аи Заэру!.. — скандировали люди, и это имя повторялось в рёве многих голосов снова и снова. — За лорда Заэру! За Дорелию!

Но Уддин не мог с тем же бездумным, отчаянным жаром призывать свою Белую Королеву. Чтобы не лгать, он молчал.

ГЛАВА XVI

Кезорре. Ариссима — Вианта

Синна ждала ответа от отца, как девушка-простолюдинка ждёт деревенского праздника, чтобы покрасоваться новыми лентами или платьем. Она и боялась, и стыдилась, ожидая его порицаний — пусть даже немых, между строк; лорд, разумеется, имел право укорять её, и ещё как. Ту же девушку-простолюдинку на её месте вполне могли бы оттаскать за волосы и с позором выставить за дверь. Хоть в Дорелии, хоть в Ти'арге, хоть даже здесь, в привольном солнечном Кезорре.

К счастью, Синна родилась не девушкой-простолюдинкой.