Пути памяти

Как мне жить без нее? Мне порой становилось страшно при мысли о том, что я ее потеряю. Я поэтому иногда цапался с ней по любому поводу, даже из-за поминальной молитвы по моим родителям. И когда я доводил ее до отчаяния, она кричала мне:

– Ты хочешь меня наказать за мое счастливое детство? Черт бы тебя побрал, черт бы побрал твою паршивую жалость к самому себе!

Наоми знала, что была права, и потому потом жалела, что в злости говорила мне об этом. Раньше или позже искренность всегда чревата сожалением. Я любил ее, моего борца за правду, который в расстроенных чувствах сводил борьбу на нет одной этой фразой: «Черт бы тебя побрал». Даже Наоми, которая думает, что любовь – лекарство от всех зол, знает, что именно таким должен быть настоящий ответ истории. Она прекрасно знает, как знаю это и я, что история успокаивается лишь до поры до времени, но на самом деле ход ее продолжается, и рано или поздно она тебе все поры забьет, все вены и артерии закупорит так, что ты и пальцем пошевелить не сможешь. И тогда ты исчезнешь – в музыке или в ящике письменного стола, в записях больничного врача, – постепенно простынет твой след, даже те, кто клялся тебе когда-то в вечной любви, станут со временем о тебе забывать.

* * *

Когда родители мои перебрались в Торонто, почти все их знакомые иммигранты старались поселиться в одном и том же районе в центре города – в квадрате, очерченном улицами от Спадайны до Батерст и от Дандас до Колледж. Некоторые из тех, кому позволяли средства, волнами откатывались к северу, в направлении улицы Блур. Отец не собирался повторять их ошибку.

– Им даже не придется думать о том, как всех нас окружить.

Вместо того чтобы поселиться вместе со всеми, родители перебрались в Уестон – сельский пригород, откуда добраться до центра было непросто. Они решили взять большой ипотечный кредит на маленький домик у самой речки Хамбер.

Наши соседи скоро поняли, что родители не любят, когда их беспокоят. Уходя из дому и возвращаясь обратно, мама кивала им головой в знак приветствия, но не задерживалась, чтобы поболтать. Отец ставил машину как можно ближе к заднему входу, выходившему на реку, чтобы его не донимали соседские собаки. Нашим главным достоянием были пианино и видавшая виды подержанная машина. Маминой гордостью был сад, который она разбила с таким расчетом, чтобы розы закрывали задний фасад дома.

Я любил реку, хотя мое знакомство с ней в пятилетнем возрасте проходило под бдительным маминым надзором: стоило мне начать снимать ботинки, как сразу же из кухонного окна раздавались мамины запреты и упреки. Если не брать в расчет весну, речка Хамбер лениво текла к озеру, купая ивовые ветви, прочерчивавшие полосы на воде. Летними вечерами весь берег напоминал одну большую гостиную – вода искрилась отраженными огнями лампочек, освещающих террасы и веранды. После ужина люди выходили на берег, дети лежали на лужайках перед домами и ждали, когда покажется ковш Большой Медведицы. Я был еще слишком маленьким, чтобы выходить в это время из дому, и смотрел на реку из окна. Ночная река была цвета магнита. До меня доносился приглушенный стук обернутого в старый чулок теннисного мячика о стену и слова песенки-скороговорки, которую тихо напевала соседская девочка:

– Моряк, уплывший в море, море, море, узнал разлуки горе, горе, горе…

Если не считать редких шлепков по комарам и раздававшихся время от времени криков заигравшихся ребятишек, которые всегда доносились как будто издалека, летняя река неслышно несла свои воды. Мне иногда казалось, что по вечерам она приносит нам сумерки, и на всех, кто с ней рядом, снисходит спокойствие.

Родители надеялись, что в Уестоне Господь сможет их проглядеть.

* * *

Как-то осенью выдался день, когда не переставая шел дождь. Часам к двум небо заволокло так, что, казалось, спустились сумерки. Весь день я не выходил, играл дома. Моим любимым местом было укромное царство под кухонным столом, потому что оттуда все время виднелись ноги мамы, хлопотавшей на кухне. Это замкнутое пространство моих владений чаще всего становилось гоночным автомобилем с ракетным двигателем, а когда папы не было дома, я туда еще втаскивал его круглую табуретку, сидя на которой он играл на пианино, и ее деревянное сиденье на винте иногда превращалось в штурвал моей парусной шхуны. Все мои приключения всегда развивались по единой схеме: я спасал родителей от врагов, которые обычно рядились в форму солдат-инопланетян.

В тот вечер сразу после ужина – мы еще не вышли из-за стола – в дверь постучал сосед. Он пришел сказать нам, что вода в реке поднимается и нам надо было бы поскорее куда-нибудь уйти из дому. Отец хлопнул дверью у него перед носом. Он в ярости ходил по гостиной, размахивая руками.

Проснулся я оттого, что пианино в комнате подо мной билось в потолок – пол моей спальни. Раскрыв глаза, я увидел стоявших рядом с кроваткой маму с папой. По крыше корявыми пальцами барабанили ветки. И тем не менее отец решился оставить дом только тогда, когда вода уже билась в окна второго этажа.