Пути памяти

Просыпаясь в нашем маленьком домике, на нашей улице со старыми вязами и каштанами, я знал, даже не поднимая штор, иногда даже не раскрывая глаз, идет ли на дворе снег или дождь. По бликам света на стуле, комоде, радиаторе, деревянной расческе Наоми, лежавшей на туалетном столике, я сразу же определял, утро стоит или вечер, мог даже сказать, который теперь час. Свет был разный зимой, в марте, в разгар лета, в октябре. Я знал, что через полгода два сахарных клена в саду по-разному будут менять цвет листьев – у одного он будет скорее бронзовым, чем багряным. Мне порой плохо становилось от того, что я все замечал, вплоть до неуловимых оттенков перемен в ходе повседневного увядания.

Иногда выдавались такие дни, когда атмосфера отмечала годовщину ошибки – какого-то безымянного мгновения, память о котором хранила только погода. Как будто указывала нам то место, где мы могли бы быть теперь, если бы все было в порядке.

В такие дни я вспоминал отца, который запасался едой на черный день, чтобы забыть о теле. Который жил в музыке, где время – срок обучения.

* * *

Ты умер вскоре после кончины моего отца, и мне теперь трудно уже припомнить, чья смерть вновь вызвала у меня потребность вернуться к твоим словам. На письменном столе Наоми лежала твоя последняя книга «Что вы сделали со временем», на моем – «Труды земли».

Как-то вечером, нервно помешивая ужин, готовившийся в кастрюле с длинной ручкой, Наоми предложила мне помочь Морису Залману и отправиться на Идру, чтобы привезти оттуда твои записные книжки, потому что ему самому путешествовать уже было трудно. Получилось, что мысль о расставании первой высказала Наоми.

Несколько дней спустя, стоя в дверях кухни, я сказал ей в затылок:

– Я сегодня договорился об изменении расписания – до следующего января лекций у меня не будет.

Наоми оперлась ладонями о кухонный стол и поднялась со стула. Его отпечаток остался у нее на ноге. Мне стало от этого так грустно, что я закрыл глаза.

– Но тогда тебя здесь не будет в день рождения… кредит за дом надо переоформлять… я тебе уже подарок приготовила…

На плывущем в открытом море корабле цунами не ощущается – протяженность этой гигантской волны составляет восемьдесят пять миль. В тот миг меня должен был бы сковать страх, я нутром должен был бы почуять опасность, ощутить себя на острие ножа. Но ничего этого не произошло. Вместо этого я бездумно перечеркнул всю нашу с ней жизнь, сказав ей в ответ:

– Я буду тебе писать…

* * *

В течение нескольких лет после маминой смерти, когда папа часто жил у нас с Наоми, он, казалось, вообще утрачивал способность ко сну. Каждую ночь мы слышали, как он бродит по дому. В конце концов я убедил его сходить к врачу, который, к моему удовлетворению, выписал ему таблетки снотворного. Но когда таблетки оказались у папы, он нежданно-негаданно нашел ответ на мучившую его так долго дилемму голода, и принял все таблетки сразу.

Вертикальное время

Я приехал на Идру вместе с милтими – прохладным ветром, который дует из России, иссушает Балканы, в жаркий летний день надувает греческие паруса и насквозь продувает рубашки. Я прибыл вместе с отважным буревестником, пролетающим тысячи миль к югу от полярного круга, белым, как льдинка айсберга или ледника. Эти птицы в полете срывают пену с барашков волн, их острые крылья рвут голубой конверт небес. Милтими, как замыкающий шествие парада ветров, следит за тем, чтоб от влажности не осталось и следа. Он дует до тех пор, пока за двадцать минут до приземления из-под краски не покажется древесина двери; пока не станут видны поры на лимонной кожуре и очертания каждой льдинки в стакане на столике портового кафе; пока четко не обозначится влажный нос собаки, спящей в тени стены. Сколько бы вам ни было лет, милтими стянет вам кожу на лице, сгладит изгиб брови отчаявшегося уже было путешественника, который еще мало повидал, чтобы оставить будущее позади. Если вы откроете на палубе рот, милтими прочистит и прополощет ваш череп так гладко, что он станет похож на белую чашу, каждая мысль будет думаться по-новому, во всем захочется ясности, движения обретут точность, вы наконец поймете, к чему стремитесь на самом деле. Вы станете отщипывать собственное прошлое, как хлеб, и бросать его чайкам, наблюдая за тем, как кусочки набухают от воды и тонут или как их выхватывают из пены острые клювы и глотают на лету.