Пути в незнаемое

Вот такие соображения однажды, во вторник 11 марта 1828 года, уже под вечер Иоганн Вольфганг Гёте высказал своему секретарю и летописцу Иоганну Петеру Эккерману… Итак, Гумбольдт прижизненно назван гением, и назван не каким-либо придворным или научным подхалимом, а человеком действительно великим. Не последний штрих: про себя Гёте знал, что он гений. Он вполне сознательно наблюдал за своею гениальностью, изучал ее, если так позволительно сказать, и, стало быть, имел эталон для сравнения: компания, как видим, весьма незаурядная.

А Гумбольдт? Полагал ли он себя гением?

Насколько облегчился бы ответ на этот вопрос, будь героем моего повествования Жорж Луи Леклер Бюффон, действительно замечательный естествоиспытатель и мыслитель, который все разъяснил посетившему его в старости юристу и журналисту Эро де Сешелю: «Гениев (правда, он употребил выражение „больших гениев“) известно совсем немного, а если точнее — всего пять: это Ньютон, Бэкон, Лейбниц, Монтескье и я». Тут, как говорится, никаких сомнений, все совершенно ясно.

С Гумбольдтом сложнее: он пережил Бюффона на девять лет, но столь определенно высказаться не успел.

Или не захотел.

Гумбольдт суше в своем творчестве и точнее в знании истории

творческих судеб. Он вполне мог знать о рассуждениях Гёте, но едва ли они могли его устроить. Велик Колумб, о котором Гумбольдт пишет с рассчитанной долей восторга, — кто станет спорить. Но позволительно ли связывать открытие (или переоткрытие) им Америки, значение этого открытия для судеб человечества, непосредственно с гением Колумба?..

По Гёте — и позволительно, и можно. Но вообще-то — сомнительно. Иначе равных Колумбу и найти-то почти невозможно.

Второй том «Космоса» в главном посвящен волнам времени, то опускающим, то поднимающим имена ученых, поэтов, художников… Сколько их сотен среди сотен миллиардов скользнувших без следа по Земле?.. И сколько десятков из них угадали судьбу своих книг?.. Платон, Аристотель?.. Как ни далеки они от нас, но можно утверждать, что они просто не располагали подходящим масштабом времени, чтобы вообразить себя живыми, читаемыми через два с половиной тысячелетия после своей кончины… Шекспир?.. Тот свободно странствовал по векам и странам, но не предугадал сегодняшней судьбы ни Гамлета, ни Фальстафа или Отелло…

Петрарка изматывал себя работой над поэмой «Африка», — еще бы, Древний Рим, великий Публий Сципион! — а нам дороги его стихи к никому не известной Лауре, девушке из Авиньона… Гёте, пожалуй, точнее многих рассчитал свои силы и успел закончить вторую часть «Фауста» в канун смерти. Но предполагал ли он, что лучший его переводчик на русский язык, Борис Пастернак, будет говорить, что терпеть не может этой самой второй части и переводить ее — мука?.. Вильгельм Гумбольдт, уходя из жизни, горевал о незаконченном труде «О языке кави на острове Ява», совершенно не подозревая, что ждет его редкостная по тем временам литературная слава — ровно через двенадцать лет после кончины.

А сам Александр?..

Мог ли Гумбольдт всерьез предполагать, что его миникнижки «Идеи о географии растений» или «Картины природы» в наших глазах окажутся весомее тридцати томов американских материалов? Кого они, кроме трех томов, посвященных непосредственно путешествию (четвертый том Гумбольдт велел рассыпать — оформление не понравилось), могут привлечь сегодня иначе как справка о некоторых фактах?.. А мини-книжки переиздаются и читаются.

Теоретически Александр Гумбольдт и Анри Бейль, более известный как Стендаль, могли встречаться в салонах Парижа, но факт их знакомства не установлен. Тем не менее Гумбольдт определенно следовал одному совету Стендаля: «Писать надо много, ибо неизвестно, что останется»; кстати, «ни дня без строчки» — это из его собрания сочинений.

Гумбольдт отнюдь не страдал отсутствием самоуверенности, но границ разумного эта самоуверенность в основном, наверное, не переступала. На протяжении долгой жизни и такое качество, как самоуверенность, могло если не эволюционировать, то видоизменяться. Классификация самоуверенности — не самая разработанная из классификаций, но я все же рискну выделить в биографии Гумбольдта три стадии этого далеко не бесполезного человеческого свойства. Первая — в обычных житейских вариантах часто граничащая с глупостью, — это абсолютная самоуверенность. У Гумбольдта она полностью совпадает с американским путешествием: пойти на столь грандиозное свершение со столь малыми силами мог только человек не просто наивно полагающий, что ему сам черт не брат и море по колено, а убежденный, что именно он и именно это совершить сможет.