Читаем Пути в незнаемое полностью

Пути в незнаемое

Вячеслав Евгеньевич Демидов , Евней Арстанович Букетов , Е. Люсин , Юрий Германович Вебер , Ярослав Кириллович Голованов

— Это все не так просто, — сказал Иван Андреевич и тут же стал набрасывать эскиз установки.

Мне пришлось долго доказывать необходимость проведения задуманных экспериментов, так как ни Анна Петровна, ни объединившаяся на этот раз с ней Галя никак не хотели со мной соглашаться.

— Да поймите, — говорил я им, — такой шанс может выпасть один раз в жизни, да и то — не каждому…

Наконец сопротивление моих помощниц было сломлено, и мы стали обсуждать, как лучше и быстрее осуществить намеченные исследования.

Наше импровизированное совещание кончилось, и Иван Андреевич попросил меня выйти вместе с ним в коридор.

— Вы были больны, — сказал он, жадно затягиваясь сигаретой, — и, наверно, не знаете… Мы с Анной завтра разводимся. Сами понимаете, — продолжал он, — при таком положении работать в лаборатории Гале, мне и Анне будет трудно. Анна привыкла к вам, так уж лучше нам с Галей исчезнуть. Мы решили уволиться…

— А как же эксперимент?

Иван Андреевич дернул плечом:

— Ничего, найдете кого-нибудь…

— Такого, как вы, — нет, — сказал я. Голос мой дрогнул: — Послушайте, я прошу вас еще два-три месяца поработать, надо же посмотреть, что получится с абсолютным скачком… Неужели вам самому не интересно?

— Ладно, — не глядя на меня, сказал Иван Андреевич, — я посоветуюсь с Галей…

Недели через две я уговорил врача выписать меня на работу. За это время новая установка была уже собрана, испытана, и мои помощники ждали моего возвращения, чтобы обсудить схему предстоящих опытов. Наконец Иван Андреевич и Галя залили в ячейку раствор с первой из серии концентраций и приступили к измерениям. Как обычно, сразу же возникло множество экспериментальных сложностей и других всевозможных препятствий, затягивающих работу. Так, например, оказалось, что для исследуемого нами стекла электрохимическое равновесие с раствором наступает лишь через несколько суток после начала опыта. Потом ночью в лаборатории лопнула батарея отопления, и вода попала в наш самый главный измерительный прибор, который после этого пришлось отдавать в ремонт. Поэтому была уже глубокая осень, когда на установке была снята первая точка.

Для моего сердца осень всегда была не лучшим временем года, и, в конце концов, дожди и холодные ветры загнали меня в больницу. Потянулись длинные недели, заполненные капельницами и кардиограммами. Мне запретили видеться с моими сотрудниками, и я строил самые различные предположения о том, что происходит с новой установкой. Эти мысли не давали мне сосредоточиться даже на великолепных зарубежных детективах, которыми меня буквально завалили мои друзья.

Из моей палаты виден кусок больничного парка с аллеей, ведущей от проходной к нашему отделению, и я подолгу сижу у окна, глядя на разыгравшуюся на дворе осень.

Вчера, в пятницу, у меня был большой день. Заведующая клиникой профессор Габелина — строгая подтянутая дама в больших модных очках — вызвала меня к себе в кабинет. Властным, не допускающим возражений тоном она объявила, что врачи пришли к единодушному решению: мне нужно делать операцию на сердце.

— Вы, конечно, согласны, — сказала Габелина скорее с утвердительной, чем с вопросительной интонацией.

— Согласен, — сказал я.

Потом я вышел в коридор, где меня ждала жена, и, воспользовавшись ее слезами и драматичностью момента, получил от нее обещание, что она позвонит Ивану Андреевичу и попросит его завтра прийти в больницу.

Сегодня суббота. На улице — яркий осенний день, один из тех, которые так украшают северную ленинградскую осень. Я сижу в палате и смотрю в окно на больничный парк с голыми деревьями, на гуляющих по дорожкам больных и на высохшую под солнцем аллею, где должен вот-вот появиться Иван Андреевич.