ПВТ. Сиаль (СИ)

Тошнило, дышать моглось с трудом, а затылок ощущался валуном, полным тупой, неповоротливой боли. Приветил его низкий, мягкий как масло, голос:

— А, вот и прочухался. Молодец, парень, мы уж думали тебя водой отливать.

Выпь открыл глаза —чахлый свет показался ему Пологом в зеницу ока.

— Что, трещит голова-то? — почти сочувственно осведомился некто. — Эй, со вторым как?

— Жив-здоров, еще и кусается, облюдок, — ответили весело.

— И славно, и очень даже хорошо. Ну-ка, парень, глянь на меня. Да глянь, не журись.

Его взяли за лицо, крепко нажали пальцами, раздвинули челюсти.

— Та-а-ак, зубки у нас хорошие. Просто замечательные.

Оттянули веки, изучили уши, затем, безо всякого стеснения, подробно прошлись руками по телу.

Выпь все молчал. Зрение, наконец, прояснилось, и он рассмотрел и тесную, сбитую в одну кучу, комнатку, и низкий потолок, и старый огонь, рассаженный по круглым нечистым лампам.

Окон в комнате не было. Были люди — один, с яркими глазами и гладкими речами, изучал его как породистого тахи; двое перекидывались в фишки на куче тряпья; четвертый караулил Юга.

Чернокосый встретил его взгляд. Рот у парня оказался закрыт кляпом, как глухим намордником, руки круто стянуты за спиной.

Ну да, верно, Юга мастер был сквернословить, да и незваные пальцы отхватить мог запросто.

Облюдок, что с него взять.

И чего от него ждать?

— Чего вам надо? — спросил Выпь.

Покончивший с осмотром человек как раз возился у рукомойника. Глянул через плечо, улыбнулся мягко.

— Да ничего особенного, парень. Хорошо работу сработать, дарцы получить, семью накормить, вот и вся недолга. А ты что думал, убийцы мы разбойные? Головохваты, всего-навсего. Живой рынок, слыхал небось?

— Что вы с нами сделаете?

— А это уже не от нас зависит, — мужчина отерся висевшим подле умывальной чаши полотенцем, — я, конечно, рекомендации напишу, а уж куда вас определят... Но, если интересно, могу предположить-поведать. Хм, основываясь на опыте работы, так сказать. Ты вот парень молодой, крепкий, выносливый, явно к труду привычный — так тебя, скорее, или колодцы рыть отправят, или граду латать, или дороги чинить. Хотя могут и в Дом взять, на грязную работу. А вот спутник твой другого склада, его на грубые работы гнать — себе в разорение. Или услужником возьмут ближним, или в шлюшатник определят, красота — она сила.

Мужчина вздохнул, почесал шею, о чем-то задумался.

Выпь молчал. Ему бы открыть рот и запеть, низко, тяжко, они ведь не поймут сначала, потом кинутся, да поздно будет. Выпь умел быстро — сколько раз овдо сгонял, сколько от хищников ловких упасал.

И место хорошее — песня их запрет, со всех сторон собой овьет, окутает, как трясина.

Вот только Юга тоже свалится.

Головохваты переговаривались. Они не были ни особо злыми, ни специально жестокими. Просто работа, просто подбирать тех, кто Городцу чужой, кого не кинутся искать.

Один из татей, волосатый, несколько косорыленький парень, вразвалочку подобрался к облюдку.

— А славные у тебя бусы, красавчик. Кто справил, а?

Юга глянул, как метящая в горло черная сталь.

— А примерить дашь? Тебе-то они все равно ни к чему...

Ухватил горстью зеленые шарики, несильно дернул. Рванул с большим старанием. Удивился.

— Ничего, на каждый прием у нас свой лом сыщется, — подмигнул, достал из-за пояса нож.

Лезвие безупречной остроты опозорилось — нить не поддалась ни с первого, ни со второго раза. Юга яростно фыркал и тряс головой.

— Да что же это! — рассердился головохват.

Соратники посмеивались, лениво советовали:

— Да через голову попробуй снять.

— Отстань ты от него, что как девка в бусы вцепился...

— Заканчивайте игры, скоро Малах подойдет, — строго велел главный, когда Юга, извернувшись, лягнул охочего до цацок парня в пузо.

Тот охнул, под гоготки дружков вовсе озлился, расцвел бурыми пятнами:

— Ах ты сучка драная, щас наглотаешься!

Пора.

Выпь приоткрыл рот и запел. Зарычал. Завыл, заплакал, выжимая людей, словно опившиеся водой тряпки, а потом резко вздернул голос, вытянул, над головами выщелкнул, как пастушьим кнутом. Зацепил крючками страха, потянул — в топь, в непроглядное болото, в родную Топлянку, как приходимцы учили...

...Юга пришлось ударить — на слова он не реагировал, зрачки у него разъехались так, что съели остальной цвет.

Выпь постарался: на всякий случай раскатил голос на весь Дом, до корней. Они с Юга бежали по бессветной, ветхой лестнице, а за стенами застыла, скованная страхом, жизнь.

Метнулись вдоль улицы, кинулись в проулок и только там остановились.

Юга так же молчал, так же бессмысленно смотрел, и Выпь вдруг по-настоящему испугался, смертельно и больно, до кишок. Что он сотворил? Одно дело пугать, другое — так вот, в топь вгонять.

Что, если как старосту, безумцем его сделал?

Что, если оправятся их схватившие, вдогон кинутся? В Городце отыщут?

Что, если так и останутся там, к месту пригвожденные, пустые разумом?

Выпь не знал, что страшило его больше.