Пыль на ладонях

– Я это, – Славка похлопал сероглазую по щеке и более миролюбиво попросил: – Давай поскорее, училка. Если девочке станет хуже, этот злобный дяденька никого не пощадит, – он кивнул на Егора. – Ты же кино про любовь смотришь?

– Угу, – промямлила сероглазая и скрылась вслед за пухлой подругой.

Славка опустился на пол, опёрся спиной о соседнюю кровать, прикрыл глаза, пробормотал напряжённой спине товарища:

– Всё, Клёва, всё. Теперь только ждать. Миша Штейнман, знаешь, какой замечательный портной – шьёт на загляденье. И чекурявую твою тоже подлатает.

Антоныч вытягивал шею, играл желваками, но ругаться не спешил.

– Может, скорую, Славик? – предложил он неуверенно.

– Прости, бать, за телефон, – ответил Евтюхов.

– Да ну его! Давай в скорую звякнем?

– Нет! – отрезал Славка. – Миша починит, Миша умеет.

– Как знаете.

– Знаю.

– Пойду, воды накипячу, – объявил Антон Антоныч.

– Спасибо, – поблагодарил Егор закрывающуюся дверь.

– Кровь подотри! – рыкнул Славка. Вахтёр не ответил.

Галдели в коридоре студенты, по уличной трансляции скучно подвывал классик эстрады, а далеко-далеко под небесами рубил воздух лопастями вертолёт…

Вскоре дверь распахнулась:

– Где этот хмырь с оторванным членом? О, ёп… – Миша Штейнман, как смог изобразил неловкость. Худой и длиннорукий, словно паук, он решительно шагнул в центр комнатки, мягко оторвал Егора от Ленки. При этом успел подсмотреть что-то под его глазами и извиниться: – Простите.

– Горе… – прошептала Ленка, Егор дёрнулся, но Штейнман остановил его.

– Что ты, золотая моя, это далеко не горе. Так – горюшко, – Миша невзначай убрал полотенце, кончики пальцев мягким пёрышком ощупали рану. Он поморщился, обернулся к Егору: – Где так погуляли хорошо?

– Какая разница?

– Никакой… Нормальная, качественная разборка: рассечение – купол целый. Жутко, страшно, крови много… Будто вазу раскрошили… Пила?

– Мало, – встрял Славка.

– Значитца, пила, – подытожил Миша.

– Горе – это я, – зачем-то уточнил Егор.

Миша приподнял брови, да и махнул рукой: «Какая разница?»

– Значит так, бузотёры, – Миша загнул первый палец. – Из каюты – вон! Мне тут кровожадные влюблённые не нужны. Жук!

– Да?

– Отправь студента ко мне в каюту, там под койкой чудо-чемодан с волшебной таблеткой.

– Оранжевый? Как в шапито? – Славка подтолкнул Егора к выходу.

– Угу, – Миша сделал предостерегающий жест. – Только, чур, больше нигде не лазить – мало ли какие тайны могут быть у еврейского доктора! Всё понял, Клёва?

– Да понял… – он нерешительно остановился на пороге. – А с ней как… Нормально будет?

Миша напрямую не ответил, но выразительно покачал головой:

– А помнишь, Славик, как Толстопят был на песке распят? С семиметровой высоты… И я, портной, одной цыганской иглой и журналом «Новый мир» оказывал первую помощь?

– Ну, – кивнул Евтюхов.

– И ведь до чего ты радовался, Славочка, что за дохтара можно не платить. А вот коньячок был недурен, ох, недурен… Клёва, жми за рундуком!

Егор выпал в коридор и, раскидав, как кегли, любопытных, помчался к лестнице.

* * *

Тесная каморка Миши Штейнмана, наверное, самая маленькая комнатка в педучилище, вмещала в себя многое: кровать с панцирной сеткой зажимали стопки перевязанных книг, рулонов бумаги, клея. Тряпочные лоскутки свешивались со всевозможных поверхностей. Их разбавляли катушки ниток. На столе, сразу за термосом, громоздилась старинная швейная машинка. В пустой бутылке коньяка набухали от останков спиртного окурки. В элегантном гранёном стаканчике кверху зубцами торчала вилка. Шпротина на ней давно подсохла. На стене в скромной рамке светилось древнее фото, там солидный румяный дяденька жал руку кудрявому и молодому Мише Штейнману, а ниже чернела небрежная, трудночитаемая надпись: «Интерну Мишане от зав. Отделения Урологии». И подпись: «Пиписькин доктор Вадим Петрович Лопатин».