Пылай, огонь

— Джек, дорогой мой, что случилось? — Таковы были первые слова моей жены, когда я встретил ее поезд на Ватерлоо. Мы неизменно чувствовали духовную связь, еще с той ночи три года назад, когда впервые встретились[2]. Нас свел воедино запутанный клубок событий, в котором нашли себе место и беглые преступники, и дикари с Андаманских островов, опустившийся отставной офицер. Великий мятеж и легендарные сокровица Акры, и тьма той ужасной ночи, когда мы стояли на нижнем этаже дома в Пондишерри-Лодж, пока Шерлок Холмс в сопровождении хозяина и Тадеуша Шолто поднимался наверх, где ему предстояло обнаружить тело несчастного Бартоломью. В этой мрачной обстановке мы еще не успели сказать друг другу ни единого слова — в сущности, мы еще даже не познакомились, — но наши руки инстинктивно нашли Друг друга. Как два испуганных ребенка, мы тем не менее пытались успокоить один другого, что и положило начало взаимной симпатии.

Это безошибочное интуитивное взаимопонимание существовало между нами вплоть до дня ее смерти. И встревоженный взгляд, когда она сошла с поезда, лишний раз подтверждал это.

— Что случилось? — повторила она.

— Ничего. Идем, я все расскажу тебе дома. Это твой багаж?

Пока мы пробивались сквозь толпу, запрудившую вокзал, лавируя между грудами чемоданов, саквояжей, носильщиков и родителей, старающихся держать при себе возбужденных отпрысков, мне удалось отвлечь ее внимание. Пробившись сквозь столпотворение, которое неизменно представлял собой вокзал Ватерлоо, мы нашли кеб и расплатились с носильщиком, успевшим водрузить наш багаж на крышу кеба.

Когда мы расположились на сиденьях и двинулись в путь, жена попыталась вернуться к своему вопросу, но я сделал вид, что не расслышал его, развлекая ее веселой болтовней. Я спросил, хорошо ли она провела время у бывших хозяев, — когда мне выпало счастье узнать ее, она занимала место гувернантки в доме миссис Форрестер.

Сначала, видя мое нежелание беседовать на волнующую ее тему, она удивилась, но поняв, что тут ничего не сделать, решила положиться на меня и охотно принялась рассказывать о своем пребывании в сельском доме Форрестеров в Гастингсе, о детях, своих бывших воспитанниках, которые теперь подросли настолько, что вполне могли обходиться без гувернантки.

— Во всяком случае, они так считают, — со смехом заметила моя жена. Мне казалось, что никогда ранее я не испытывал к ней большей любви, чем во время этой поездки. Она прекрасно понимала, что я чем-то взволнован, но, видя, что я не хочу пока говорить на эту тему, сдержала свои вопросы, продолжая шутить и смеяться всю дорогу, пока я приводил нервы в порядок, прикидывая ход будущего повествования. Она была изумительной женщиной, и вплоть до сегодняшнего дня я тяжело ощущаю ее утрату.

Обед уже ждал нас по прибытии, и мы провели время за столом в той же легкомысленной болтовне, когда каждый старался развлечь другого анекдотами и рассказами о происшествиях, что случились во время нашей разлуки. Когда трапеза приблизилась к концу, она заметила, как слегка изменилось мое настроение, и приободрила меня.

— Ладно, Джек, ты и так уже долго увиливал. Вряд ли тебя так уж интересуют подробности бытия этих ужасных мальчишек. Проводи меня в гостиную, — предложила она, поднимаясь и протягивая мне руку, которую я тут же принял. — Камин уже давно ждет, чтобы мы его разожгли. Мы поудобнее устроимся, ты можешь обзавестись, если хочешь, своей трубкой и бренди с содовой и рассказать мне, наконец, что случилось.

Я покорно, как ребенок, последовал указаниям жены, лишь отказавшись от содовой с бренди. В свое время, в начале нашего знакомства, жену удивило мое описание генерала Гордона[3]. Последний считал смесь бренди и содовой жутким варевом. Моя жена, может быть потому, что я был ранен в Афганистане, с уважением относилась к моему решению вступить в ряды армии, но неизменно пыталась заставить меня изменить привычке, взятой у генерала Гордона. Мои возражения были тщетны. Она отдавала ему искреннюю дань уважения, и первым делом за то, что он положил конец работорговле в Китае, но никогда не теряла надежды, что в один прекрасный день я изменю своим вкусам. Этим вечером она не протестовала, когда я в соответствии со своей привычкой избавился от содовой в своем стакане.

— Итак Джек, — начала она, уютно устраиваясь на диване, набитом конским волосом, Я расположился в кресле, в котором прошедшей ночью спал Холмс. Мэри по-прежнему была в дорожном костюме из плотного твида, обшлага рукавов и воротничок его были обшиты тесьмой.

Я сделал глоток бренди, аккуратно разжег трубку и лишь затем приступил к рассказу о бедствии, которому был свидетелем.